Европейская классическая философия

Эпоха Просвещения создала свою экономику философии, означавшую, что философия становится не только предметом повышенного социального внимания, но и предметом инвестиций. Апофеоз этой экономики – знаменитая «Энциклопедия» (1751–1780) Д. Дидро и Ж.-Л. д’Аламбера, тома которой стоили весьма дорого, но широко покупались по всей Европе, потому что давали возможность усвоить и систематизировать знания самостоятельно, научиться применять новейшие знания в ремеслах. По сути, это была первая книга, организующая инвестиции в «инновации», заявленные на ее страницах.

Просвещение уже работало и с новым пониманием сознания, и с новым пониманием чувственности. Этьенн Бонно де Кондильяк (1715–1780) резко разделил знание и ощущение, мы можем что-то ощущать неосознанно, например мы ощущаем недомогание, но знаем мы его только тогда, когда понимаем, что оно затрагивает нас, а не просто где-то ощутимо. Мы ощущаем всегда воздух, но редко задумываемся, что он нас окружает, мы ощущаем землю под ногами, но идем, совсем не делая никаких умозаключений, как именно идти. Самым простым ощущением Кондильяк считал обоняние: от него можно отвлечься, чувствуя неприятный запах, можно его не запоминать, тогда как звуки и тем более изображения мы запоминаем.

Кондильяк разделил также воспоминание и память. Воспоминание – это просто реконструкция увиденного, когда мы вновь представляем предмет в тех очертаниях, в каких прежде его увидели. Тогда как память – это создание идеи, которая позволит воскресить чувства, связанные с увиденным или как-то иначе пережитым объектом. Например, воспоминание о хлебе – это то, что он круглый и румяный, а память о хлебе – что он мягкий и сытный.

Жан-Жак Руссо (1712–1778) создал особый тип индивидуализма, уже не как указание на индивидуальную судьбу, но как указание на то, что даже близкие друзья не могут до конца отвратить удары судьбы от него. Руссо постоянно сетовал, что даже самые близкие люди, вольно или невольно, причиняют ему страдания. Так мыслитель развел понятие близости и понятие внимания: близость не делает человека свободным, напротив, грозит новыми страданиями, и только внимание может дать человеку свободу. Ведь заключенный тоже не лишен близости, постоянной близости к себе в одиночной камере или близости воспоминаний, и у него есть свобода мечты или планирования, но мы же не назовем это свободой. Исходя из связки внимания и свободы, Руссо разработал свою версию понятия «общественный договор». Он рассуждал примерно так: чтобы по-настоящему быть внимательным к человеку, следует располагать здравым смыслом, или, буквально, «общим пониманием», понимать происходящие события так, как понимает их твой сосед. Но сосед может оказаться соперником в этом понимании и, более того, употребить его в свою пользу, упредив общеполезное употребление. Поэтому и нужен договор, заранее предупреждающий такое упреждение, благодаря которому люди не торопятся опережать друг друга в своих желаниях.

Но и внутренняя жизнь, согласно Руссо, основана на таком предупреждении, умении проследить за собой, не оставив следа в себе. Быть свободным – значит, быть особо бережным к себе. Если в социальной жизни для Руссо человек человеку – вольноотпущенник, то в отношении к себе человек – окликание самого себя, умеющий себя сберечь, окликающий, чтобы не попасть в беду. В этом смысл «Исповеди» Руссо – показать, как многочисленные пороки могут быть преодолены, если с самого начала представить их не просто как привлекательные и лживые, но как выставляющие на позор самого их носителя. В этом отличие «Исповеди» Руссо от «Исповеди» Августина: Августин показывал, как недостаточность любви к Богу приводила к тому, что любая любовь в его жизни становилась ложной, что страсть оказывалась разрушительной страстью, так что собрать себя можно было только особым самоотречением. Руссо хотя и может относиться к себе былому со сколь угодно большой ненавистью, никогда от себя не отрекается, но показывает, что прежние заблуждения в любви были как бы интригой против него самого, испортив не только его репутацию, но и саму возможность безупречного действия. В этом корень антицерковности Руссо – для него церковь как институт, пытающийся обратить все добрые дела на пользу своей репутации, делает в мире испорченных репутаций невозможным, заведомо предосудительным любое доброе дело. Поэтому нужно делать добро вне церкви, и тогда репутация добрых дел будет соответствовать их энергичности, а общественный договор позволит выдвигать наилучшие предложения, как вместе совершать самые добрые дела.