Европейская мечта. Переизобретение нации

С начала марта 2020 года коронавирусный кризис отбросил все, что мы знали или думали, будто знали, о чувстве общности. Чем больше беда, тем глубже понимаешь, насколько ценен этот дефицитный ресурс. После того как из-за пандемии весь мир погрузился в глобальный, с небольшими просветами во времени, кризис, всем стало ясно, что действовать в одиночку по принципу Трампа «America first» или Бориса Джонсона «Britain first» не получится. Хотя не все, образно говоря, находятся в одной лодке, но на всех обрушился один и тот же шторм, и все нуждаются во взаимной поддержке и помощи. Символом, выражающим чувство общности, стала защитная маска. «Твоя маска защищает меня, моя маска защищает тебя». Такова грамматика чувства общности, которую нам приходится сейчас учить по буквам. Она перечеркивает глубоко укорененную в западной культуре эгоистичную логику, которая определяла, например, политику холодной войны: «Мои атомные боеголовки защищают меня, твои атомные боеголовки защищают тебя». Это мышление, обостряющее конфронтацию и основанное на логике игры с нулевой суммой[615] (мой выигрыш – это твой проигрыш), было в свое время преодолено идеей «общей безопасности», которая ослабила конфликт между Востоком и Западом и подготовила падение «железного занавеса». Пандемия сначала укрепила эгоцентризм внутри ЕС, поскольку решения приходилось снова принимать на национальном уровне, ибо государство вынуждено было выступить ответственным гарантом безопасности. Однако возврат к национальному уровню был кратковременным. Очень скоро стало ясно, что покинувшей ЕС Великобритании никто не завидует. В этой ситуации европейские страны не настаивали на автономии и суверенитете, ибо понимали, что будущее одной нации в политическом, экономическом и культурном отношении неразрывно связано с другими нациями. Мы увидели, насколько сильно зависят европейские государства от открытости границ, когда они вновь открылись, вызвав эйфорию по обе стороны. Это стало подтверждением того, что Шенгенское соглашение навсегда вписалось в ДНК ЕС.

Есть слово, которое редко употребляется, да и сейчас не в ходу, хотя в нынешний кризис оно приобрело особый смысл, это слово «мораторий». «Мораторий» происходит от латинского mora, означающего «промежуток времени» и «отсрочку». В экономическом контексте «мораторием» называется отсрочка по уплате долга; в нынешнем кризисе актуально его временнóе значение в смысле «паузы» и «замедления»; глагол morari значит «замедлять», «откладывать». Политический словарь предлагает следующее объяснение моратория: это «соглашение о том, что определенное дело будет отложено на определенный срок. Этот срок нужен для размышлений, чтобы решить трудную задачу или собраться с силами». Будь то школьные будни или профессиональная жизнь – иногда нам требуется отсрочка для того, чтобы иметь возможность принять важные решения[616].

Таким образом, «отсрочка» в нашем случае означает не то, что мы откладываем проблему в долгий ящик, а то, что мы нуждаемся в новом подходе к ее решению, и для этого сейчас берем тайм-аут. Мораторий позволяет обществу подумать о себе вне повседневной рутины. В то же время жизнь в бездействии или на крутом вираже, который мы надеемся проскочить, переживается нами как экономическая катастрофа. Но если бездействие понимать как духовный мораторий, то среди разрушительного кризиса открывается неожиданный шанс. Он заключается в том, что мы можем радикально переосмыслить и выверить собственные ценности, образ жизни, конвенции и приоритеты. В такое время целесообразно переосмыслить и чувство общности.

Томас Оберендер прибегает к другой метафоре, говоря о шансе, который открывается в нынешнем кризисе: «Самое интересное сейчас то, что мы не знаем, куда приведет нас ковид. Просто во всем мире нажали на „паузу“. Мы движемся на ощупь, не зная, куда выведет дорога. Неделя за неделей мы продвигаемся чуть дальше. И вместе с нами каждая страна тоже становится немного другой. Это самое ценное время, какого давно не было у нашего общества или, говоря пафосно, мирового сообщества»[617]. Как ответственный за особенно пострадавшую сферу «публичной культуры»[618], Томас Оберендер надеется, что пандемия прервет рутину и станет возможным «иной тип разговора». Коронавирус обнажил многое из того, что прикрывалось и подавлялось, а теперь внезапно предстало для обсуждения. Нынешний кризис, затмив собой остальные, стал «матерью всех кризисов», ибо породил чрезвычайную ситуацию, в которой с безжалостной ясностью постепенно на свет выходят все проблемы, уязвимости и позорные пятна человеческого общества. Все эти вызовы тесно связаны с чувством общности и сегодня придают этому абстрактному понятию вполне конкретные очертания.