Европейская мечта. Переизобретение нации

Если мы заговорили о проблемах национальной идентичности на переломе тысячелетий, то пришло время привести еще один конкретный пример. За книгой Нитхаммера стоят бурные споры 1980-х и 1990-х годов об идентичности германской нации, которых он не касается. Если Соединенные Штаты сотрясали дискуссии по поводу социальной и политической идентичности, то в Германии – до и после ее объединения – дискуссии велись вокруг государственной политики идентичности. Одна из них была связана с переносом столицы из Бонна в Берлин. Ностальгия по Бонну была вызвана привязанностью к промежуточному послевоенному периоду, с которым связаны отказ от государственной символики и признание политической ответственности в сфере международных отношений. За переездом столицы в Берлин последовала «пруссификация» германской нации с ее символом – реконструкцией берлинского Городского дворца. Но большие культурно-исторические повороты не обязательно совпадают по времени со зримыми цезурами в исторических событиях. Собственно говоря, интеллектуальная переориентация наметилась уже в начале 1980-х годов. Это можно показать на примере создания Немецкого исторического музея в Западном Берлине. В ГДР был Национальный музей, и Гельмут Коль, историк на троне канцлера, не хотел отставать. Он таки добился своего в Западной Германии, где интеллектуалы жили, обходясь без идентичности и ставя себе это в заслугу. «Наш университет не обременен идентичностью!» – однажды колко заметил при мне Хайнц Дитер Киттштайнер, говоря об Университете Виадрина во Франкфурте-на-Одере. Согласно тогдашней концепции Хабермаса – Колберга[307], сторонников теории модернизации, следовало быть универсалистом и космополитом. Эта консолидирующая норма требовала приверженности все более абстрактному представлению о глобальном мире и постоянного преодоления всяческих партикулярных принадлежностей. Атавистическое понятие идентичности, связанное с императивными коллективными признаками, стояло на пути этого динамичного развития. Согласие среди интеллектуалов было полным: исторический музей, задуманный Гельмутом Колем, несовместим с демократической свободой. Было опасение, что сверху навяжут определенную историческую доктрину, как это произошло в Восточном Берлине. Контуры своего проекта Коль очертил в правительственном заявлении 4 мая 1983 года:

Мы, немцы, должны принять историю с ее величием и бедами, ничего не исключая, ничего не добавляя. Мы должны принять историю такой, какая она есть: важной частью европейской жизни в центре континента. Молодое поколение должно вновь обрести духовную родину в немецкой истории с ее европейскими связями и контекстами[308].

Во времена, когда все было устремлено в будущее, от прошлого ничего не ждали. Исторический дискурс считался уделом профессиональных историков и в начале 1980-х годов практически исчез из публичного пространства. По крайней мере, об этом заявил федеральный президент Вальтер Шеель в 1976 году на Конгрессе историков, призывая открыть для общества исторические темы. Действительно, структурная история, представленная моделью Билефельдской школы, не была тем, с чем немцы могли себя идентифицировать, кроме того, ее трудно было преподавать в учебных заведениях. Она была продуктом теории модернизации, нейтральным по отношению к идентичности. Убеждениями, идеалами и идентификациями это исследовательское направление занималось так же мало, как и французская Школа анналов, которой во Франции – в то же самое время – историк Пьер Нора противопоставил свой масштабный проект «Lieux de mémoire», к которому я еще вернусь. Также и Коль хотел вернуть историю в политику и общество, закрепив ее как в берлинском Немецком исторической музее (DHM, 1987), так и в боннском Доме истории ФРГ (HDG, 1994). Первый музей должен был представлять западно-христианские основания немецкой истории культуры, начиная от первых веков и до современности, а второй – политическую историю ФРГ после 1945 года. В обоих случаях речь шла о национальном присвоении истории в рамках новой политики идентичности. Для Коля было важно выйти из тени Второй мировой войны и национал-социализма и вписать короткую и деструктивную историю немецкой нации в широкий исторический горизонт, где преобладают позитивные концепты, такие как Запад, христианство и Европа. Легитимация цели нового музея в 1985 году сопровождалась традиционной риторикой идентичности: «Речь идет о создании места саморефлексии и самопознания, где не в последнюю очередь молодые граждане нашей страны смогут почувствовать ‹…› откуда мы родом, кто мы, немцы, где мы сейчас и куда движемся»[309].