Европейская мечта. Переизобретение нации

Аналогичный поворот от абстрактного исторического исследования идентичности к конкретной форме исторического изображения идентичности состоялся в 1980-е и 1990-е годы во Франции. Толчок к этому повороту дал историк, обративший внимание на то, что публикации его коллег все больше расходятся с интересами и чаяниями французов. Пьер Нора тоже хотел усилить «функцию изображения идентичности» истории, однако, в отличие от Гельмута Коля, он предложил не новый музей, а оригинальный проект издания, в котором история вновь представала зримой, наглядной, конкретной и, не в последнюю очередь, запоминающейся. Его концепция «lieux de mémoire» (мест памяти) охватывала не только географические места, но и события, людей, обычаи, дома, художественные произведения и изысканные блюда, которые стали символами для французов и вызывают у них сильный эмоциональный отклик, а потому не ушли в прошлое, как история, а продолжают быть живой основой их национального самосознания. Эти «места памяти» Нора собрал в семи томах, представив французам богатый каталог национальных особенностей, с которыми они идентифицируют себя. Большой успех его издания свидетельствует о том, что Нора не только исследовал национальную память французов, но и побудил к ее осмыслению, осознанной актуализации и обновлению. Этим исследованием была возрождена не только французская национальная память, за ним последовали аналогичные проекты в Италии, Нидерландах, Австрии, Бельгии, Польше, Швейцарии, Венгрии, России и Центральной Европе. В Германии особый вклад в изучение мест памяти внесли историки Хаген Шульце и Этьен Франсуа, выпустившие трехтомник (2001). Не случайно, что именно француз перенес идею Нора через границы и реализовал в двух– и транснациональном контекстах. Под общими «местами памяти» Франсуа понимает «символические стыки между двумя культурными пространствами ‹…› одинаково важными для соседствующих стран и их мемориальных культур»[316].

В 1990-е годы во многих странах исследования культурной и национальной памяти ознаменовали появление нового направления в историографии. Историк Пьер Нора считается первопроходцем в этом направлении. В новые мемориальные исследования были вовлечены и другие дисциплины: археология, история культуры, литературоведение, социология и теория медиа. Если одна часть историков сочла подобное расширение исторической науки за счет «истории второго порядка» продуктивным, то другая часть этого цеха не приняла новаторское направление исторических исследований. Для последних новые исследования памяти несовместимы со строгими научными предпосылками, поэтому они резко дистанцировались от понятий памяти и идентичности, не считая их легитимным предметом исторической науки. Таким образом, несмотря на повсеместное распространение, общественное признание, тематическое разнообразие и высокий спрос среди молодого поколения мемориальные исследования испытывали дефицит признания внутри академических структур. В 1990-е годы профессиональная критика мемориальных исследований выразилась в полемической оппозиции «history versus memory» («история против памяти»). Историки не признавали память в качестве партнера и помощника, а видели в ней противника.

Однако критика мемориальных исследований исходила не только извне, но и изнутри. В начале XXI века в мемориальных исследованиях произошел транснациональный поворот. Пьер Нора впал в немилость у memory scholars, обвинивших его в «методологическом национализме» за то, что своими «местами памяти» он укрепил национальную память французов. Однако эта критика оказалась несколько преждевременной, ибо, как вскоре выяснилось, идея мест памяти может «работать» и в транснациональном контексте, что подтвердили успешные издания немецко-польских или европейских мест памяти. Новая оппозиция гласила уже не «история против памяти», а «национальные против транснациональных мемориальных исследований». Этот поворот восходит к публикации «Память в глобальную эпоху. Холокост» (2001). Ее авторы Дэниел Леви и Натан Шнайдер на примере Холокоста убедительно продемонстрировали, как память о нем вырывается из «контейнера национального государства» на глобальную арену[317]. Это происходит благодаря популярным массмедиа, цифровым каналам, создающим новые связи между людьми, а также транснациональным игрокам и социальным сетям, которые переформатировали глобальный мир сверху донизу.