Европейская мечта. Переизобретение нации

Звучит превосходно, однако пугает своей удаленностью от реальности. Это проявляется в радикальном противопоставлении «подчиненности» и «свободы». Идентичность всюду отождествляется с подчинением, культура же – со свободой. Такое противопоставление порождает и воспроизводит «вынужденную альтернативу», которая выступает здесь в качестве нормы и высокого морального требования. Вся книга Жюльена проникнута этим противопоставлением «хорошей культуры как ресурса» и «плохой культуры как идентичности». Что это означает для понятий «культура» и «идентичность» и как понимать свободу, о которой говорит Жюльен?

Культура ассоциируется у Жюльена неизменно с движением, а идентичность – как легко догадаться – со статикой и застоем. Все, что не ведет к движению и свободе, автоматически приводит к разделению и заключению в железной клетке. Движение, как было сказано, возникает через освобождение, обновление, разрыв с привычным положением. Культура как ресурс ничего не значит для простых смертных, она не для масс, ибо ее требования крайне высоки. Этот вызов брошен не столько «индивидуализму с его ограниченным эго, сколько субъекту как „Я“, который возвышает свой голос и тем самым берет на себя инициативу и выдвигает проект с целью вырваться из ограничений мира. Он ставит себя „вне“ сего замкнутого мира и, таким образом, начинает „существовать“ в истинном смысле этого слова»[325].

Проясним, какие же требования предъявляются индивидууму от имени культуры: он должен отбросить свое ограниченное эго и порвать со всеми социальными связями. Лишь отрешенный от всего, эмансипированный и автономный субъект способен перевернуть мир. Перед этим субъектом ставится единственная задача: держать мир своими новациями в непрестанном движении. Ибо к культуре имеет отношение лишь то, что «отклоняется от нормы, от ожидаемого и привычного» и что инициирует «постоянное обновление»[326].

Похоже, Жюльен оперирует понятием культуры, которое совершенно отличается от того, что было в обиходе в 1990-е годы: культура как совокупность укладов жизни и практик, идей и совместного опыта, которую люди во всем мире создают как свою неповторимую среду. Он исключает и все, что мы связываем с идеей культурной памяти: активной работой по сохранению материального и символического культурного наследия во всем его многообразии. Он молчаливо обходит вниманием основные институты культурной памяти и ее передачи, такие как архивы, библиотеки и музеи. Полностью игнорируются также предпосылки, необходимые для чтения и интерпретации текстов. За ними стоят процессы отбора и канонизации, сохранения и передачи, обучения и усвоения; и этим не исчерпывается список. Культура как ресурс отрывается от всех этих контекстов и практик из опасения соприкоснуться с нежеланным понятием «идентичность». Это ведет к радикальному сужению понятия культуры.

Аргументы Жюльена не новы, он заимствует у теории модернизации тезисы, которые повторялись на протяжении всего ХХ века. Например, в Германии в начале прошлого века Эрнст Трёльч выдвинул концепцию «экзистенциального историзма», не видя пользы от работы с «мертвой», отжившей свое историей. Он, как позднее Жюльен, призывал к живой культуре, которая «должна всякий раз, когда формируется конвенциональная история, ее сокрушать». Это обновление, совершаемое усилием личности, в свою очередь должно быть «по той же самой причине разрушено и заменено». «Это не просто игра отдельных личностей, которая, в конце концов, оборачивается уравниванием всех в некой посредственности; тут необходима борьба»[327]. В конце ХХ века столь же воинственную концепцию культуры и искусства отстаивал своим прочтением классиков Шекспира и Мильтона литературный критик Гарольд Блум. Он также ратовал за обновление унаследованных традиций путем разрушения и слома. «Свергнуть священные истины» – такова его формула культа оригинальности и гениальности в западной культуре; здесь он перекликается с Ницше: «Каждый великий эллин передает дальше факел соревнования; добродетель, если она велика, непременно положит начало новому величию»[328]. Очевидно, что Трёльч, Блум и Жюльен выражают мужское участие в культуре.