Европейская поэзия XIX века

Порою летнею, когда, по воскресеньям,
Зной переждав дневной, с веселым оживленьем
Все за город спешат,
Устроясь у окна своей мансарды тесной,
Сквозь щели жалюзи на сей исход воскресный
Я устремляю взгляд.

Мечтой к заветному привороженный мигу,

Смотрю, держа в руках наскучившую книгу,
На праздничный народ
И жду — под гул толпы, под говор, смеха всплески,
Что жаркой желтизной на белой занавеске
Луч солнечный мелькнет.

Вот он — единственный, сладчайший миг недели:

Пройдя сквозь жалюзи, потоком хлынул в щели
Рой золотых частиц;
Мое духовное он обостряет зренье
И оживляет вновь в моем воображенье
Рой мыслей, чувств и лиц.

Вновь связываются оборванные нити

Далеких радостных и горестных событий,
Прошедших благ и зол.
Когда-то в этот час кюре после вечерни,
Сказав нам о добре и о житейской скверне,
На хоры нас повел.

Светильник масляный и восковые свечи

Бросали желтый свет на строгий лик Предтечи,
На Девы нежный лик.
Наш старенький кюре, приблизясь к аналою,
Весь желто-восковой, как колос под косою
Главой своей поник.
………………………………….
Я вспомнил тетушку, прошедший год… Как кротко
Она ждала конца. Была старуха тетка
Всегда ко мне добра.
На тело, саваном обвитое, сухое,
Такое жалкое, глядел я, молча стоя
У смертного одра.

Для гроба мерку снять пришли мастеровые,

Кюре читал псалтырь… И свечи восковые
Струили желтый свет.
Глядел на мертвую, на родственников лица,
Но повторять молитв не мог: нельзя молиться,
Коль веры больше нет.

Слез не было, хоть знал — она меня любила…

Стара и мать моя. Еще одна могила,—
Уж зев ее отверст,—
И скроется навек, в тиши могильной тлея,
Все то, что я любил; останусь на земле я
Один, один как перст.

Увы, исчезнет все, что дорого и свято.

Не станет матери… Нет ни сестры, ни брата,
Ни любящей жены…
По солнце снизилось до крыш, и в зыбких пятнах,
Отбрасываемых на ткань лучей закатных,
Уж нет той желтизны.

Покою, радости в моей душе нет места.

Вовеки не шепнет мне юная невеста
Застенчивого «да»;
С любимой об руку, в волнении едином,
Мне в церкви не стоять под желтым балдахином.
Вовеки, никогда!

Никто в мой смертный час, в тот миг, что неминуем,

Не склонится ко мне с прощальным поцелуем
И лить не станет слез.
Не нужный никому и никому не милый
Окончу дни свои; и над моей могилой
Не будет желтых роз.

Стемнело… Голоса былого замолчали…

Спускаюсь и — туда, где тонут все печали:
В людской водоворот.
Полны все кабачки. Толкучка, шум нестройный;
Калека под хмельком куплет малопристойный
Простуженно орет.

Бранятся, шутят, пьют — резвятся на свободе;

Целуют, тискают при всем честном народе
Подвыпивших подруг.
И, сытый зрелищем житейской карусели,
Я дома до утра ворочаюсь в постели
Под выкрики пьянчуг.