Европейская поэзия XIX века

*

Ах, свети, румяный месяц,

сквозь туман и мрак;
разве не люб тебе Бриксен,
что ты хмурен так?
Не закатывайся в тучку,
рано, красный, спать,
я б хотел с тобой немного,
месяц, поболтать.
Не беги, я издалека,
здесь чужой всем, брат;
я не treu und bieder[333], в Бриксен
я в науку взят.

*

Я из края музыкантов[334]

,там-то мой тромбон,
видишь, — все у венских панов
беспокоил сон.
Деловые люди, папы,
свой храня покой,
с полицейскими карету
выслали за мной.
Полночь. Спал я; по когда же
третий час пошел,—
с «добрым утром» поздравляя,
вдруг жандарм вошел.
А за ним в парадной форме
полицейских ряд,—
шарф на брюхе, а мундиры
золотом горят…
«Вам поклоны шлют из Вены,
Бах[335] целует вас,
вы здоровы ль — знать желает
и свой шлет приказ».
Добр на тощий я желудок,
нет игры страстям.
«Виноват я… я в рубашке…» —
Я сказал гостям.
Но мой Джек — бульдог свирепый,
дерзкий грубиян,
к странным выходкам способен:
он из англичан.
Лишь один параграф стали
гости мне читать,
на жандармов под кроватью
начал Джек рычать.
Бросил я в него Законник[336],
нет сильней угроз,
и — недаром, я догадлив:
стал как мертвый пес.

*

Верный долгу гражданина

и порядку дел,
при собранье — торопливо
я чулки надел,
а потом прочел бумагу.
Вот она — со мной,
если слог казенный знаешь,
прочитай, родной.
Бах, как доктор[337], пишет: вреден
будто воздух мне
нашей Чехии, что лучше
жить в другой стране;
будто в Чехии мне душно,
и туман, и смрад,
что мое теперь здоровье
он поправить рад.
И за тем, за мной карету
он с поклоном шлет,
что могу я в путь пуститься
на казенный счет;
а жандармам дал приказ он
убедить меня,
если, в скромности, пред ними,
заупрямлюсь я.

*

Каюсь! Глупая привычка!

Нужно же сказать:
не могу с штыком жандарму
в просьбе отказать.
Торопил меня Дедера[338]
ехать, чтоб за мной,
пробудившись, не бежал бы
целый Брод[339] толпой.
И просил Дедера — чтобы
сабли не брал я,
что они оружья взяли
охранять меня;
а пока меж Чехов едем —
был я нем и глух,
чтоб по Чехии тревожный
не пронесся слух.
Мне советов пан Дедера
много мудрых дал,
и, как Баха пациент, я
кротко им внимал.
И манил меня Дедера,
как сирену звал.
Я ж меж тем штаны с жилетом,
шубу надевал.
У крыльца жандармы, кони
сбруею гремят…
Братцы! Две еще минуты —
и я ехать рад.

*

Рог трубит, бегут колеса;

мы в Иглаве. В ряд
за каретою жандармы
с грохотом спешат.
Вот на горке церковь божья;
золоченый крест
грустно смотрит, провожая,
из родимых мест —
будто молвит: «Ты ли это?
Помню твой расцвет,
как учил тебя викарий,
и согбен и сед;
как ты вырос, и светильник
правды в руки взял,
и в краю родном дорогу
братьям освещал.
Видишь, как промчались годы,
ровно тридцать лет…
Но… зачем жандармы скачут
за тобою вслед?»

*

Так приехали мы в Бриксен,

в Бриксене и стали;
обо мне Дедере тотчас
там расписку дали.
И уехал он с бумагой,
выданной властями,
а меня орел австрийский
давит здесь когтями.
Так раскрылась надо мною
вечная обитель,
где один жандарм зловещий
ангел мой хранитель.