Европейские мины и контрмины

— Мой отец, — продолжала она потом, — заботился обо мне с редким участием, он приглашал учителей и, сколько было в его силах, давал мне образование; даже в самой крайней нужде папа всегда находил средства для моего воспитании, и это был единственный пункт, в котором он, столь уступчивый, кроткий, решительно восставал против моей матери. Я любила его за это; моё сердце стремилось привязаться к нему, но, насколько верно и неустанно заботился он обо мне, настолько был недоступен нежности моего сердца. Какая-то тоскливая боязнь светилась в его глазах, когда папа смотрел на меня, и нередко с трепетом и со слезами отворачивался, когда я подходила и целовала ему руку, со словами любви и благодарности. — Таким образом, я была одинока, — подытожила Джулия печально, — и вела замкнутую, уединённую жизнь, главным смыслом которой было вечное непреодолимое и не исполнившееся стремленье к далёкой родине, желание разгадать загадку, которая окружала мою уединённую и однообразную жизнь!

— Бедная Джулия! — сказал молодой человек с участием.

— Когда я выросла, — продолжала она с опущенными глазами, — отношение матери ко мне изменилось. Она присматривала за мною, заботилась о моём туалете… заставила петь и хвалила мой голос… убрала мне голову и говорила о цветах, которые особенно идут мне… Но всё это делалось безучастно, холодно и без любви; мать пугала и наводила тоску. Потом она стала брать меня с собой, возила в Булонский лес, когда там собирался весь Париж; в театр, если позволяли средства; призывала к себе в комнату, когда у неё были гости — в прочее время меня туда не пускали. Мать заставляла меня петь — говорили, что я обладаю талантом и хорошим голосом, что я красива… Но всё это произносилось тоном, который мучил меня, оскорблял… ужасал! Так, — продолжала она тише, бросив на молодого человека взгляд, в котором выражались и стыд и любовь, — ты встретил меня раз вечером в авансцене театра-варьете… Ты знаешь, как помогли тебе сблизиться со мною…

— И ты раскаиваешься в этом? — спросил он с любовью, тихо опуская руку на её плечо.

Она нагнулась к нему, опустила голову на его грудь и тихо заплакала.

— Я любила тебя, — прошептала она, — но разве ты думаешь, что мать не стала бы так же благосклонно смотреть на нашу любовь, не помогала бы тебе, не толкнула бы меня в твои объятия даже в том случае, если ты не любил бы меня, а моё одинокое сердце не отвечало твоему? О! — вскричала она с рыданьем. — Для неё довольно и того, что ты богат!

Молодой человек молчал, его кроткие глаза с грустью смотрели на приникшую к нему стройную фигуру.

— Когда я покоюсь у твоего сердца, — сказала Джулия потом, — я забываю всё, и душа становится так полна счастья, как бывают счастливы выросшие в тени и потом пересаженные в свежую землю цветы, открывая на солнце свои чашечки… Но когда потом вспомню обо всём действительном, когда подумаю, что все окружающее меня — эта роскошь, этот блеск — не подарки любви… О, тогда мне хочется бежать, бежать в пустыню, в тишину монастыря, в вечное спокойствие могилы. Да и что иное ожидает меня в будущем? — сказала девушка громче, выпрямившись и грустно смотря на молодого человека. — Какую другую будущность имеет минутное сновидение, как не пробуждение во тьме, тем более страшное, что в моём сердце горел луч света! Ты возвратишься на родину, к своим, ты позабудешь в роскошной жизни краткую грёзу нашей любви, а я… пойду ли по торной, общей столь для многих дороге, ведущей к безысходной бездне? И что спасёт меня от этой стези презренного разврата? Не рука матери, которая скорее толкнёт меня на неё, а единственно монашеское покрывало или могила!

Чем безысходнее становилось горе молодой девушки, тем печальнее делались его взоры.

— Бедная Джулия, — повторил он тихо и нежно, — какие грустные воспоминанья детства! Моя юность, — продолжал молодой человек, — была так же одинока и однообразна, но богаче и счастливей! — И его ясные, чистые глаза как будто обратились к чему-то далёкому. — Там, близ берегов Балтийского моря, — продолжал он, — лежит моё родовое именье: старый замок, из которого видны белые дюны и волнующееся море. Он окружён величавыми, благоухающими, вечнозелёными сосновыми лесами. Там протекла моя юность тихо и уединённо, под надзором строгого, серьёзного отца и любящей, кроткой матери, у которых я был единственным сыном; меня обучал домашний учитель, и в свободные часы высоким моим наслажденьем было бродить по тёмному, шумливому бору или лежать на дюнах, смотреть на беспредельное море и внимать вечной мелодии, которую напевали морские волны, то подернутые лёгкою рябью и залитые солнечным светом, то бурные, грозные, в борьбе с чёрными тучами и могучими ветрами.

Молодая девушка опустилась пред ним на колени, сложила руки и смотрела на него своими большими чёрными глазами, на которых ещё не просохли слёзы.