Европейские мины и контрмины

— Ваше сиятельство должно припомнить, — заметил он с лёгкой улыбкой, — что инструкции даёт нам граф Платен. Существуют различные желания: кронпринц хотел бы удержать охотничьи округи, королева не намерена уступить Мариенбурга…

— Мариенбург — частная собственность её величества, — сказал министр серьёзно, — и не обсуждается. Точно также следует предоставить королю Герренгаузен, это историческое воспоминанье гвельфского дома, но прочие домены должны остаться у Пруссии!

— Мне очень приятно получить от вашего сиятельства конкретные объяснения — это значительно упростит наше положение. До сих пор мы не имели никаких ясных указаний, потому что граф Платен, — тут коротышка стал разглаживать тонкими пальцами орденскую ленту, — это такой человек, что, заперев его в комнате с двумя стульями и возвратившись через час, вы можете быть уверены, что найдёте его на полу между обоими стульями.

Граф Бисмарк рассмеялся.

— Впрочем, — сказал он, посерьёзнев, — я должен сообщить вам, что постоянная агитация в Ганновере, нити которой отчётливо сходятся в Гитцинге, не может поддерживать нашей готовности в переговорах об имении.

— Меня огорчает эта совершенно бесполезная агитация, — отвечал Виндтхорст, — однако же я не думаю, чтобы она могла вести к чему-нибудь серьёзному, если только, — прибавил он, бросая взгляд через очки, — ошибки прусского управления не послужат ему новой пищей!

— Боже мой! — вскричал Бисмарк. — Не могу же я присматривать за всеми низшими органами! Что же сделать для избежания этих ошибок? Мне говорили о созыве уполномоченных страны, чтобы вместе с ними обсудить организацию провинции.

— Гм— гм, я ничего не имею против этого, — отозвался Виндтхорст, — быть может, оно и будет лучше, но, по моему мнению, самое лучшее — привлечь в прусское управление все серьёзные силы Ганновера — это внушит провинции доверие и сознание того, что она участвует в совещаниях государства.

С минуту министр смотрел проницательно и пристально на Виндтхорста, на губах его мелькнула своеобразная улыбка.

— Отличная мысль! — сказал он наконец, сделав вид, что поражён. — Но с какой целью? Для внутреннего управления? Это было бы затруднительно… Но, — продолжал он, будто под влиянием новой мысли, — ганноверское законодательство и юстиция были всегда образцовыми; для юстиции это послужило бы… — И граф замолчал, вроде как задумавшись.

Виндтхорст опустил глаза, невольная улыбка озарила его лицо.

— Конечно, ганноверская юстиция имела превосходные силы, — сказал он скромно.

— Могу ли я забыть об этом в вашем присутствии? — не преминул заметить граф Бисмарк.

Виндтхорст поклонился.

— Ваши особо близкие друзья, ганноверские католики, также не расположены к нам, — сказал министр.

— Не вижу причины тому, — отвечал Виндтхорст, — но, во всяком случае, с ними нужно действовать осторожно и искусно. Если я своим опытом и влиянием могу содействовать умиротворению и упрочению спокойствия, то вы всегда можете на меня рассчитывать.

— Благодарю вас, — сказал граф, — надеюсь, мы ещё найдём случай подробно переговорить об этом ганноверском вопросе; пока же постарайтесь, насколько можете, чтобы в Гитцинге признали по крайней мере практичность новых условий — здесь же вы найдёте крайнюю снисходительность в вопросе об имении.

И, дружески поклонившись, он отошёл от Виндтхорста. Затем отыскал глазами доктора Ласкера, который стоял от него в нескольких шагах, ведя разговор с тайным советником Вагенером. Первый министр подошёл, Вагенер сделал несколько шагов назад.

— Итак, мой дорогой доктор, — сказал граф Бисмарк, улыбаясь, — мне нужно серьёзно поговорить с вами. Довольны ли вы происшедшим в Германии?

— Конечно, ваше сиятельство, — отвечал Ласкер с поклоном и поднимая на графа проницательные, умные глаза. Конечно, я доволен, счастлив тем великим шагом, который так твёрдо и энергично сделала Германия к своему объединению, и всегда буду держать вашу сторону в иностранной политике. Но во внутренних вопросах…

— Я не совсем хорошо понимаю различие, которое вы делаете, — сказал Бисмарк серьёзно. — Могу уверить вас, что задачей честного правительства я всегда считал стремление к возможной свободе личности и народа, насколько это сочетается с государственным благосостоянием.

— Я ни одной минуты не сомневался в этом честном и справедливом убеждении и воззрении вашего сиятельства, — сказал Ласкер, — однако нам будет трудно найти согласие относительно меры свободы, сообразной с государственным благосостоянием, и относительно средств и способов утвердить и охранить её.