Европейские мины и контрмины

— Так как тайный советник ввёл нас в область фраз, — сказал депутат Браун, подошедши к группе, — то на его дочь полка я должен отвечать ему цитатой из одного французского писателя: штыки для многих — прекрасная вещь, но не следует лезть на них.

Все засмеялись

— Да, — продолжал Браун с большим оживлением. — Загляните в историю: не война порождает общественное мнение, а последнее войну — всякая война есть только результат предшествовавшего народного развития, её результатом будет только quod erat demonstrandum[26] истории.

— Господа, господа! — вмешался маленький доктор Ласкер. — Вы ведёте такие оживлённые прения, как будто здесь собрался рейхстаг! Оставим депутатов за дверью, они и без того довольно шумят на трибуне. — Знаете ли, — продолжал он, — приехал саксонский кронпринц принять начальство над Двенадцатым армейским корпусом — это очень приятно, большой шаг к военному единству!

— Если бы только вместе с военным единством пришла гражданская свобода! — сказал депутат Браун. — Но…

— Тише, тише! — вскричал Ласкер. — Всё придёт в своё время, не станем омрачать одного результата, не получив ещё другого — нельзя одним скачком подняться на лестницу.

В первом салоне произошло заметное движение. Граф Бисмарк быстро подошёл к двери и с почтительным поклоном встретил прусского принца Георга, высокого стройного мужчину лет сорока, с белокурыми густыми бакенами, с лицом бледным и болезненным, но выражающим большой ум. Принц был в прусском генеральском мундире. Он долго разговаривал с первым министром, затем, отклонив намерение последнего сопровождать его, направился во второй салон. Он обвёл глазами всё собравшееся там общество, подошёл к господину в чёрном фраке со множеством орденов, который стоял один посреди зала. Заметив приближенье принца, тот пошёл к нему на встречу и глубоко поклонился.

Принц подал ему руку.

— Добрый вечер, фон Путлиц, — сказал принц, — я почти не ожидал видеть вас здесь — что делать поэту на паркете политики?

— Если поэт отрывается от почвы жизни, ваше королевское величество, — отвечал Густав Путлиц тоном завзятого светского человека, — то обрезает корни, питающие цветы его фантазии. — Впрочем, — прибавил он с улыбкой, — я мог бы предложить этот самый вопрос вашему королевскому высочеству.

Принц Георг невесело усмехнулся.

— Если в часы досуга принц напишет несколько стихов, то его ещё нельзя назвать поэтом!

— Оставим же принца, — сказал Путлиц с поклоном, — и поговорим о господине Конраде! Я читал его трагедию «Электра», которую он милостиво прислал мне, и могу уверить ваше высочество, что нашёл в этой трагедии дух и язык истинного поэта.

— В самом деле? — воскликнул принц, в глазах которого вспыхнул радостный огонёк.

— Так точно, — продолжал Путлиц, — и я желал бы просить у автора позволения приготовить эту пьесу для постановки на сцене.

— Вы действительно думаете, — спросил принц Георг, бледное лицо которого покрылось ярким румянцем, — что возможно сыграть «Электру»?

— Я убеждён в этом и советую попробовать. Господин Конрад, — продолжал он, — восстановил во всей чистоте образ Электры, которая у Еврипида утратила истинное женское достоинство, и сделал этот образ положительным, а стихи — я должен сознаться в этом — иногда напоминают мне язык Гете.

Улыбка счастья заиграла на устах принца.

— Вы доставляете мне большое удовольствие, фон Путлиц, — сказал он. — Могу я вас просить приехать завтра ко мне? Мы ещё поговорим об этой трагедии. О, — продолжал он со вздохом, — какое счастье иметь такую деятельность, при которой встречаешь иногда человеческое сердце — она даёт цель жизни, для которой слабость и болезненность закрыли поприще тяжкой работы в трудах и борьбе света.

Фон Путлиц с глубоким участием смотрел на благородное, опечалившееся лицо принца.

— Эта цель, — сказал он, — конечно, так же велика и благородна, как и всякая другая, и, быть может, ещё более приличествует для такого великого, горячего сердца, какое говорит в стихотворениях Конрада. Поэт поклонился.

— Что вы скажете о смерти Корнелиуса? — спросил принц после небольшой паузы.

— Жестокий удар для мира искусств, — отвечал фон Путлиц печально. — Старый баварский король Людвиг написал из Рима письмо к жене Корнелиуса и, говоря о солнечном затмении, сказал: солнце затмилось, когда угас тот, кто был солнцем искусства. Первое опять будет сиять, но едва ли когда-нибудь явится новый Корнелиус.

— Правда, правда! — сказал принц и с печальным выражением прибавил: — Как прекрасна должна быть его смерть после жизни, полной столь дивных созданий! Итак, до завтра! — обратился он напоследок к фон Путлицу и, дружески кивнув ему, повернулся к близ стоявшему французскому послу Бенедетти.

Войдя в салон, граф Бисмарк побеседовал несколько минут с членами дипломатического корпуса.

Потом подошёл к довольно высокому мужчине с красноватым лицом, голым до половины черепом, по которому проходил широкий шрам, и с тёмной бородой. Его можно было принять за простого сельского дворянина, если бы живые, ничего не упускающие глаза не свидетельствовали о сильной умственной деятельности.