Европейские мины и контрмины

— Мщения? — повторил оберамтманн печально и задумчиво. — Мщение принадлежит Господу, который один ведает, где истина и где неправда, человеческое же мщенье только прибавляет новые звенья в страшной цепи страданий. Однако что нового? — продолжил он, переменяя тему. — Довольны ли господа, поступившие в прусскую службу?

— С ними обращаются крайне предупредительно, — отвечал фон Чиршниц. — Но они глубоко чувствуют всю тяжесть положения, в которое поставила их необходимость, тем более что, быть может, вскоре они отправятся в поход в новых мундирах!

Лейтенант внимательно прислушивался.

Кандидат бросил быстрый взгляд на офицеров.

— Отправятся в поход? — вскричал оберамтманн. — В какой?

— Со вчерашнего дня, — сказал фон Чиршниц, — все толкуют о дипломатическом кризисе. Франция присоединяет к себе Люксембург, газеты сообщают известия о громадном французском вооружении. Здесь также делаются тайные приготовления, по которым можно заключить о близости важных событий.

— Война с Францией? — сказал оберамтманн. — Быть может, она теснее сплотит новых братьев по оружию.

Офицеры промолчали. Лейтенант фон Венденштейн встал и начал расхаживать по комнате.

— Позвольте мне отправиться к своим делам, — сказал кандидат, — время моё крайне ограничено, а работы предстоит много.

Он поднялся.

Офицеры также встали.

— Нам нужно поговорить с вами наедине, — шепнул фон Чиршниц лейтенанту фон Венденштейну.

— Сейчас… Пойдёмте в мою комнату, — отвечал последний и подошёл к Елене, уже прочитавшей письмо отца.

— Надеюсь, — сказал оберамтманн кандидату, — что на обратном пути вы повидаетесь с нами?

— Я не премину засвидетельствовать своё почтение, — прибавил он, искоса взглянув на кузину, которая обвила руку своего жениха и опустила голову к нему на плечо, — и получить ответ Елены отцу.

Елена кивнула головой. Кандидат вышел из комнаты с почтительным поклоном и с кроткой улыбкой на сжатых губах.

Когда он вышел на улицу, эта улыбка исчезла, глаза загорелись злобой, жёсткое неприязненное выражение исказило черты. Но вскоре лицо его приняло своё обычное равнодушное спокойствие, и быстрыми шагами направился он к Георгсваллю, где вошёл в большой дом, в котором помещалось управление прусского гражданского комиссара барона фон Гарденберга.

Дежурный ввёл его в приёмную. Через полчаса кандидат стоял пред начальником прусского гражданского управления в бывшем Ганноверском королевстве.

Фон Гарденберг, человек лет сорока трёх, с важным лицом, в котором замечалось некоторое нервное раздражение, сидел за своим письменным столом и жестом пригласил кандидата занять место напротив.

Тот, потупив глаза, смиренно начал:

— Я пришёл просить ваше сиятельство…

— У меня нет этого титула, — отрезал фон Гарденберг.

Кандидат низко поклонился.

— Прежнее правительство, — сказал он, — обещало назначить меня в адъюнкты к моему дяде, пастору Бергеру в Блехове. Обещание забыто, и я покорнейше прошу…

— Отчего вам не обратиться в департамент духовных дел? — спросил фон Гарденберг.

— Я тщетно обращался туда несколько раз, но не дождался ответа, — отвечал кандидат. — Не знаю, по множеству ли занятий или по личной неприязни. — Он возвёл глаза к небу. — Я не могу выказывать упрямой привязанности к прежним порядкам, и, быть может, по этой причине высшие власти…

— Стало быть, вы смотрите на новые условия так, как мы того желаем для блага страны, которой посвящаем все заботы и к которой питаем искреннюю любовь? — спросил комиссар, пытливо смотря на кандидата.

— Так угодно Господу! — отвечал молодой человек, складывая руки. — И служителю алтаря не подобает идти против Божией воли: его долг — смягчать христианским увещанием, покорностью и любовью жестокость судьбы.

— Очень рад, господин кандидат, — сказал фон Гарденберг ласковее, — встретить такой образ мыслей. Насколько легче было б нам, повинуясь воле короля, поставить страну, тихо и миролюбиво, в новые условия! К сожалению, — продолжал он, — не всё ваше сословие разделает эти воззрения, и именно в кружках лютеранских пасторов мы встречаем противодействие, которое тем опаснее, что скрывается за неприкосновенностью духовного звания. — Кандидат помолчал с минуту. — Я ещё молод летами и недавно занял должность, и суждение моё может быть неосновательно, но я не думаю, чтобы была возможность легко устранить недоброжелательное настроение… — Он замолчал.

— Из чего, по вашему мнению, происходит это настроение? — спросил фон Гарденберг. — Конечно, не от простой привязанности к королю Георгу: он многим был лично неизвестен.

— Если я осмелюсь, — сказал Берман нерешительно, — выразить своё мнение по этому вопросу, а также о состоянии всей страны…

— Прошу вас высказать своё мнение! — заметил фон Гарденберг. — Всякое замечание человека, близко знакомого со страной, будет черезвычайно полезно нам и будет иметь право на нашу благодарность.