Европейские мины и контрмины

— Король, — сказал он потом, — мечтает о борьбе за своё право; мечтает о восстановлении своего трона, и твои товарищи, пожелавшие остаться в его распоряжении, разделяют эти мечты. Я не разделяю их! — прибавил он после краткого молчания. — Потому что ни в характере короля, ни в его образе действий я не вижу никакого ручательства за успех в такой громадной борьбе. Это будет нравственное повторение последнего похода: невероятное блуждание, жертвы геройской преданности, не принятые вовремя меры и шаги, и наконец, печальное окончание в приготовленной собственными руками ловушке. И только печальная слава в конце. Видишь ли, мой сын, — продолжал старый фон Венденштейн, — предприятие государя, который с немногими преданными ему людьми вступает за своё право в борьбу с державой, перед которой дрожат большие европейские государства, имеет в себе много героического, поражающего, так что я, старик, привыкший руководствоваться в своих чувствах осторожностью и опытом, мог бы поддаться увлечению. Но для этого я должен бы предвидеть возможность победы, честного мира или славной смерти. Такой возможности я не предвижу. Чтобы победить, или вполне или отчасти, восстановить честным миром потерянное право, король должен сделаться могучим и страшным, должен стать во главе всех идей, противодействующих прусскому господству в Германии, чтобы впоследствии, когда начнётся движение, волны последнего вознесли его на вершину. Он должен создать условия, при которых мог бы образоваться зародыш армии, проникнутой единой великой идеей, чтобы потом, воспользовавшись каким-либо потрясением Европы, заявить своё право и утвердить его войной или договором. Но всего этого, как вижу, нет! Всюду та же слабая двусмысленная игра — протестуют против присоединения и желают сохранить домены под прусским владычеством. Хотят сражаться и смотрят спокойно, как погашаются отправленные в Лондон бумаги, для продажи которых имелось достаточно времени. Всюду слова вместо действия. Король хочет повелевать, но не владычествовать! Здесь я видел многое и многому научился, — продолжал старик, сделав несколько шагов, — чего не знал в тихой и замкнутой деятельности в Блехове; и вправду сказать, слухи о происходящем в Гитцинге внушают мне мало доверия. Генерал фон Кнезебек рассказал мне много грустного. Король поступил с ним невероятным образом. Точно так же был отослан и старый генерал фон Брандис, а лица, которые здесь являлись представителями гвельфского патриотизма, выказывая его дешёвенькими демонстрациями в виде жёлто-белых галстуков и таких же флагов: неужели их можно счесть такими людьми, которые достигают успеха в великой умственной и политической борьбе? Одним словом, я ничего не предвижу в будущем, кроме бесславных опасностей, неудавшихся стремлений и жалкого конца. Таково моё мнение. Однако ты сам должен решиться, и, — прибавил Венденштейн, тепло посмотрев на сына, — какой бы путь ни был избран тобой, ты с честью пойдёшь по нему, и моё благословение почиет над тобой.

Долго стоял молодой человек в глубоком размышлении.

— Я останусь здесь! — сказал он потом, протягивая руку отцу, который искренно пожал её. — Я сообщу товарищам о своём решении, не желая устраняться тайно. Когда же настанет минута, в которую король задумает восстановить своё право с большей надеждой на успех, то я буду готов явиться на призыв. Теперь же возьму отставку.

И, с облегчённым сердцем, он вздохнул; лицо его осветилось весёлой улыбкой.

— Хорошо ли ты осмотрел Бергенхоф? — осведомился отец после паузы. — Мне понравились дом и надворные строения.

— Я всё осмотрел в подробности, почва и её обработка хороши, и цена, кажется, нечрезмерная, — отвечал молодой человек.

— Мы ещё раз съездим туда на днях, — сказал оберамтманн, — и порешим дело. Мне хочется снова иметь настоящее, своё собственное гнездо. И потом, ты можешь привести свою молодую жену, — прибавил он с улыбкой и оперся на руку сына.

Оба отправились из комнаты оберамтманна в салон к дамам.

Комнаты госпожи фон Венденштейн в съёмном доме в Ганновере были почти такие же, как в старом блеховском имении. Мебель была отчасти прежняя, везде царила та самая простая, милая уютность, которую создавала вокруг себя старая дама.

Елена приехала закупать себе приданое, и в мирном семейном кружке цвело, среди великой катастрофы, расшатавшей свет, тихое, довольное самим собой счастье, на которое только изредка набегали облачка грусти о современном положении дел.

Госпожа фон Венденштейн сидела в своём кресле и с ласковой улыбкой посматривала на молодых девушек, которые сличали с образчиками лежавшие пред ними ткани.

С сердечной теплотой смотрела госпожа Венденштейн на свою будущую невестку, задумчивые взоры которой, казалось, больше следили за внутренними картинами, чем рассматривали образчики. Молодая девушка стала прекраснее прежнего, её нежные черты озарялись тихим светом чистого счастья, но это было не улыбающееся счастье весёлой минуты, а мечтательное выражение сознательной душевной жизни, которое с чудным блеском сияло из глубины её очей.