Европейские мины и контрмины

— Я полагаю, — отвечал кандидат, устремляя взгляд на Гарденберга, — что неприязненность духовенства к новому положению имеет не политическую, но, так сказать, чисто теологическую основу. — Прусско-евангелическая государственная церковь основана на унии — воссоединении того, что было разделено спорами реформаторов; ганноверская же церковь стоит на почве строгого и исключительного лютеранства, которое скорее перейдёт в католичество, чем сделает шаг к сближению с реформатами. Ганноверское духовенство, — продолжал молодой человек, — видит в Пруссии и во всём прусском воплощение унии, то есть переход к реформатскому исповеданию или религиозному индифферентизму; оно считает древнелютеранскую церковь в опасности и, — с губ его сорвался вздох, — чтобы постичь степень фанатического раздражения, от которого зависят указанные воззрения, нужно вращаться, подобно мне, в кругу духовенства. В этом вопросе я беспристрастный наблюдатель, — сказал он после небольшой паузы. — Уже давно церковные отношения в Пруссии стали предметом моих исследований, и уже давно я удивляюсь тому мудрому строю евангелической государственной церкви, которая, на почве соединения обоих исповеданий, исключает всякую ненависть, неприязненность и еретичество, незбежных спутников исключительного лютеранства — того лютеранства, которое ныне так сильно уклонилось от чистого духа евангелической свободы и любви, наполнявшего первых реформаторов.

Фон Гарденберг слушал внимательно.

— В самом деле, — сказал он, — вы, может быть, правы. Но чем противодействовать?

— Пока существует старая ганноверская церковь, — отвечал кандидат, медленно выговаривая слова, — до тех пор её влияние будет враждебно новым условиям; она покорится необходимости, но будет ждать восстановления прежнего порядка. Введение унии, введение в Ганновер прусской государственной церкви представляет возможность приобрести влияние духовенства для слияния населений.

— Введение унии? — вскричал фон комиссар. — Если вы проследили прусское церковное развитие, то знаете, какое сильное потрясение вызвало в самой Пруссии введение унии, и притом в самое тихое время, при абсолютном правительстве. Можем ли мы давать народу, взволнованному агитацией, ещё новый повод к смятению, вводя насильственно унию?

— Насильственно? — спросил кандидат. — Я не думал о насильственном введении. Осмелюсь сказать, что и в Пруссии это была ошибка, и здесь надобно действовать медленно и незаметно.

— Как применить к практике этот медленный и незаметный процесс? — спросил фон Гарденберг, интерес которого постепенно возрастал.

— Значительное большинство молодого духовенства, — отвечал кандидат, — склонно к тем убеждениям, которые я вынес из беспристрастного изучения церковных отношений. Молодое духовенство видит в унии великую и истинно реформатскую и протестантскую мысль с благодатным, могучим влиянием как на политическое положение, так и на внутреннее свободное развитие церкви; оно с радостью будет приветствовать церковное объединение всего севера, всей протестантской Германии, объединение, которому доселе мешала политическая разрозненность. — Следовательно, — продолжал кандидат после небольшой паузы, — надо ставить везде, где можно, молодых, преданных идее церковного единения и, следовательно, политическому единству пасторов на место старых представителей оцепенелого лютеранства. Таким путём, без всякого видимого намерения и без резкого перехода, возможно приобрести и поставить влияние духовенства на пользу нового порядка вещей. Успех, — прибавил он, — не будет поразителен, но верен — в этом я могу поручиться.

— Вы ясно и беспристрастно видите обстоятельства, — сказал фон Гарденберг. — Очень рад, что имел случай беседовать с вами. Вы сами, — продолжал он, пристально смотря на кандидата, — без сомнения, готовы действовать в указанном вами направлении?

— Я адъюнкт моего дяди и приехал сюда испросить у вас утверждения.

— Я немедленно распоряжусь, — сказал фон комиссар. — Ваш дядя…

— Пастор Бергер в Блехове, — сказал кандидат и фон Гарденберг записал имя. — Мой дядя, — продолжал Берман, — принадлежит самому строгому и исключительному лютеранскому направлению; конечно, он не содействует агитации, но никогда не станет дружелюбно смотреть на новый порядок.

— Но он стар? — спросил фон Гарденберг. — И, быть может, заслужил пенсию?

— Господин барон, — сказал кандидат тихим голосом, — он дядя мне, и я люблю его, как второго отца; средства, правда, позволяют ему жить без нужды, но он любит свою должность и общину.

Фон Гарденберг помолчал с минуту.

— Будьте уверены господин кандидат, — сказал он наконец, — что я позабочусь исполнить ваше желание. Надеюсь, вы, по мере сил, станете содействовать умиротворению страны, и мне всегда будет приятно видеть вас.