Мэри: – Кэт, а стоит ли обо всем этом писать? Ирен ведь и сейчас живет в Вене. Как только книга выйдет из печати, ее тайная комната перестанет быть тайной.
Кэтрин: – Она мне разрешила. Сказала – все равно никто не поверит, как никто не поверил Мэри Шелли, когда она написала биографию Виктора Франкенштейна. Все считают, что это вымысел. Она сказала – люди редко верят в то, что кажется им неправдоподобным, зато часто верят в невозможное. Им легче поверить в спиритизм, чем в утконосов.
Беатриче: – Выходит, она думает, что читатели будут считать эту историю вымышленной?
Кэтрин: – Беа, тебя это словно бы огорчает.
Беатриче: – А тебя нет? Тебе разве все равно, поймут читатели или нет, что это правдивая история о нашей жизни?
Кэтрин: – Лишь бы книгу покупали, остальное, в общем-то, неважно. Лишь бы платили свои два шиллинга за том, а мне шел гонорар…
– Уже почти девять часов, а вам нужно успеть на полуночный поезд, – сказала Ирен, когда они сидели за столом, а весьма проворная горничная в форменном платье подавала им ужин. – В шесть утра вы будете в Будапеште. Мы знаем, что Ван Хельсинг и его друзья едут этим же поездом – его экономка, которая была очень предана миссис Ван Хельсинг и теперь уведомляет меня о каждом его шаге, видела билеты своими глазами. Надеюсь, он приведет вас к Мэри и остальным, или, по меньшей мере, даст вам какую-то подсказку о том, где они могут быть. Моя гипотеза – кучер дилижанса, человек по имени Миклош Ференц, был подкуплен. Мой кучер за это время кое-что выяснил о герре Ференце, и теперь я думаю, что не стоило ему слишком доверять. Помимо всего прочего, в Вене за ним остались неоплаченные счета. Может быть, он повез их не в ту сторону, вероятно, через Грац, чтобы сбить нас со следа? Но рано или поздно Ван Хельсинг встретится с ними в Будапеште – во всяком случае, свою дочь он захочет там видеть. Фрау Мюллер подслушала его разговор: он говорил, что намерен везти Люсинду туда, хотя и не упомянул, с какой целью. Что он собирается делать с Мэри, Жюстиной и Дианой – этого я не знаю. Я отчаянно беспокоюсь за них. Но мы ничего не можем сделать до тех пор, пока не придет время ехать на вокзал, а потому предлагаю вам доесть ужин, а затем я покажу вам кое-что такое, что, возможно, окажется для вас полезным в Будапеште.
– А вы нам расскажете, как спасли Люсинду? – спросила Беатриче. – Я так рада, что с ней все хорошо.
– Не совсем, – сказала Ирен. – Видите ли, в чем дело…
За ужином Ирен рассказала им о докторе Фрейде, о Кранкенхаусе, о Дианином дерзком и довольно-таки безрассудном побеге. Рассказала она и о схватке в темном переулке с людьми, которые не умирали. Кэтрин слушала довольно внимательно, но временами ее мысли уходили в сторону. Эти двое английских ученых, о которых упомянула Ирен, – это, должно быть, Сьюард и Прендик. Если так, значит, она снова увидит Эдварда Прендика. Ей и хотелось этого, и не хотелось. Она невольно вспоминала тот год, который они провели на острове Моро, после гибели Моро и Монтгомери. Бывали там плохие дни, когда он был мрачен и не хотел разговаривать. Но бывали и хорошие, когда они вместе ходили купаться, или пекли на костре рыбу, или охотились на зверолюдей. Он не любил такую охоту, а она да – она до сих пор гордилась тем, как расправилась с человеком-гиеной, он же человек-свинья: один удар по голове, один укус в горло. А потом, в дождливые дни, они сидели в пещере, которую называли своей гостиной, и он рассказывал ей о своем детстве в Суррее, о том, как учился в Кембридже, а потом – в Королевском колледже науки, с самим великим Гексли. У него еще была привычка перебирать пальцами ее волосы…
– Беа, меня беспокоит, что вы с Кэтрин отправляетесь навстречу опасностям, – сказал Кларенс. – Миссис Нортон, вы говорите обо всем этом совершенно спокойно, но для человека, способного ставить эксперименты над собственной женой и дочерью, наверняка не существует никаких границ морали. Если Беатриче и Кэт нужна моя помощь…