Европейцы

В назначенный Байтом час она ждала его за их начищенным, как палуба, столиком, наедине с горчичницей и меню и с сознанием, что ей, пожалуй, предстоит, хочет она того или нет, столько же выслушать от него, сколько сказать самой. Поначалу казалось, так оно, скорее всего, и произойдет, так как вопросы, которые между ними возникли, не успел он усесться, были преимущественно именно те, на каких он сам всегда настаивал: «Что он сделал, что уже и что осталось еще?» – вот такому дознанию, негромкому, но решительному, он и подвергся, как только опустился на стул, что не вызвало у него, однако, ни малейшего отклика. Немного погодя она почувствовала, что его молчания и позы с нее хватит, а если их мало, то уж его выразительный взгляд, буравящий ее, как никогда прежде, ей совершенно нестерпим. Он смотрел на нее жестко, так жестко – дальше некуда, словно хотел сказать: «Вот-вот! Доигралась!» – что, по сути, равнялось осуждению, и весьма резкому, про части интересующего их предмета. А предмет этот был, ясное дело, нешуточный, и за последнее время ее приятель, усердно им занимаясь, явно осунулся и похудел. Но потрясла ее, кроме всего прочего, одна вещь: он проявлялся именно так, как бы ей хотелось, прими их союз ту форму, до которой они в своих обсуждениях-рассуждениях еще не дошли, – чтобы он, усталый, возвращался к ней после тьмы дел, мечтая о шлепанцах и чашке чая, ею уже приготовленных и ждущих в положенном месте, а она, в свою очередь, встречала его с уверенностью, что это даст ей радость. Сейчас же он был возбужден, все отвергал и еще больше утвердился в своем неприятии, когда она выложила ему новости – начав, по правде сказать, с вопроса, который первым подвернулся на язык:

– С чего это тебе понадобилось расписывать этого тютю Мортимера Маршала? Не то что бы он не был на седьмом небе…

– Он таки на седьмом небе! – поспешил вставить Байт. – И крови моей не жаждет. Или не так?

– Разве ты расписал его ради него? Впрочем, блестяще. Как ты это сумел… только по одному эпизоду!

– Одному эпизоду? – пожал плечами Говард Байт. – Зато какой эпизод! Все отдай, да мало. В этом одном эпизоде – тома, кипы, бездны.

Он сказал это в таком тоне, что она несколько растерялась:

– О, бездны тебе и не требуются.

– Да, чтобы наплести такое, не очень. Там ведь нет и грана из того, что я увидел. А что я увидел – мое дело. Бездны я припасу для себя. Сохраню в уме – когда-нибудь пригодятся. Так, сей монстр тебе написал? – осведомился он.

– А как же! В тот же вечер! Я уже наутро получила письмо, в котором он изливался в благодарностях и спрашивал, где можно со мной увидеться. Ну, я и пошла с ним увидеться, – сообщила Мод.

– Снова у него?

– Снова у него. Мечта моей жизни, чтобы люди принимали меня у себя.

– Да, ради материала. Но когда ты уже достаточно его набрала – а о нем ты уже набрала целый кузов.

– Бывает, знаешь ли, набирается еще. К тому же он рад был дать мне все, что я в силах взять. – Ей захотелось спросить Байта, уж не ревнует ли он, но она предпочла повернуть разговор в другую плоскость: – Мы с ним долго беседовали, частично о тебе. Он восхищен.

– Мною?

– Мною, в первую голову, думается. Тем паче что теперь оценили – представь себе – мое то интервью, отвергнутое и разруганное, в его первоначальном варианте, и он об этом знает. Я снова предложила мои заметки в «Мыслитель» – в тот же вечер, как вышла твоя колонка, отослала вместе с ней, чтобы их раззадорить. Они немедленно за них ухватились – в среду увидишь в печати. И если наш голубчик не умрет – от нетерпения! – в среду я с ним пирую: пригласил меня на ленч.

– Понятно, – сказал Байт. – Вот за этим мне и понадобилось его пропечатать. Прямое доказательство, как я был прав.

Они скрестили взгляды над грубым фаянсом, и глаза их сказали больше любых слов – и к тому же говорили и вопрошали о многом другом.

– Он полон всяческих надежд. И считает, мне нужно продолжать.

– Принимать его приглашения на ленч? Каждую среду?

– О, он на это готов, и не только на это. Ты был прав, когда в прошлое воскресенье сказал: «Сиди не рыпайся!» Хороша бы я теперь была, если бы сорвалась. Вдруг, понимаешь, стало вытанцовываться. Нет, я очень тебе обязана.