Exemplar

В главе речь ведется о Премудрости самой по себе, хотя подчеркивается, что если ее и можно вкусить, то описать ее невозможно. Все слова о ней будут скорей бессвязными намеками, нежели полноценными высказываниями («ex abrupto projecta potius quam dicta»). Возникает вопрос: как в таком случае говорить о превосходящей всякое описание Премудрости? — Ответ: опираясь на зримые творения, в частности на людей, у которых ее совершенства заданы ослабленно и раздробленно, ведь нет таких жен (им Премудрость противопоставлена как подлинная Возлюбленная), которые были бы совершенны во всем: прекрасная телом, безобразна душой; богатая и красивая, низкого рода и т. д. В том, чем все они хороши, они хороши заимствованной красотой и добротностью, обретающейся в Премудрости сущностным образом и в предельной степени. Значит, речь о Премудрости должна содержать в себе как утверждения, так и отрицания: утверждения содержащихся в творении совершенств и отрицания ослабленного способа их проявления. (Такой способ говорения о Боге назывался в средневековой схоластике, в том числе у Фомы и Экхарта, «путем превосходства».) Только так ведя речь, можно говорить о Премудрости, бывшей до гор, рек и небес, установившей пределы для вод, измерившей основания суши.

Гл. 6 кн. I имеет своей основой гл. VII «Книжицы Вечной Премудрости», но во многом ее перерабатывает.

7.1. Отчего божественная Премудрость одновременно внушает любовь и ужас

Выяснив, что Премудрость непостижима (почему о ней и возможно говорить только намеками), автор «Часослова» задается вопросом: как она может быть страшной и в то же время милостивой? Описывая сцены Страшного суда и взор Премудрости, заставляющий трепетать сердца людей, он приходит к выводу, что Премудрость сама по себе неизменна, ужасна же и милостива в зависимости от того, кто на нее взирает — грешники либо избранники Божьи. Поэтому присущие Премудрости неизменность и непостижимость вовсе не препятствуют тому, чтобы выглядеть разнообразной и всякий раз так или иначе определенной.

Гл. 7—9 кн. I соответствуют гл. VIII—X «Книжицы Вечной Премудрости».

8. I. О непостоянстве посещения Божия, и как душе в этом случае пристало держать себя

В главе разъясняется вопрос, отчего Премудрость удаляется от возлюбившей ее души, ведь, казалось бы, скрываться любимому от возлюбившей его свойственно лишь мирской любви. Но это-то и есть «любовная игра» (ludus amoris), состоящая в смене отсутствия и присутствия того, кто любим. На сетования Ученика Премудрость отвечает, что она пребывает во всяком творении, где ощущается ее величие и красота, наподобие неявного следа, а также в книгах Священного Писания. Но этого душе недостаточно. Вот почему только душе, в отличие от всего остального, Премудрость сообщает себя в «свободном и добровольном даянии» (voluntaria ас libera donatione), так что неизвестно, кому, в нечленимом единстве, принадлежит возлюбившее сердце — любящему ли, субъекту («utrum subiecti»), или Любимой, объекту («vel obiecti»).

Касательно же того, отчего Премудрость удаляется, следует знать, что в этом виновата сама душа, не пропускающая ее солнечных лучей сквозь свое тусклое окно. Как причина узнается по действиям (незримое солнце зримо через свои излучения), так присутствие Премудрости в душе опознается по ее плодоносной благостыне. Будучи высшим благом, Премудрость наполняет добром все, чему себя дарует. Она пристально взирает на душу, но душа то и дело отводит глаза и, утрачивая «благодать» (gratia), взирает на тварь. Безблагодатное состояние разительно отличается от благодатного: поста, аскетического упражнения, молитвы, бдения и созерцания. Требуя сосредоточенности, любовь трудна. Она — род военной службы. Немногие души наслаждаются неизменным присутствием Премудрости, оно является предвкушением и началом вечного блаженства.

9. I. Почему божественная Премудрость попускает возлюбленным Ею столь многообразно страдать в этом мире