Extremes. На пределе

Маунт-Вернон специализировался на лечении туберкулеза. Возведенный на вершине холма, с просторными палатами и открытыми балконами, он являл собой последнее слово викторианской медицинской науки — которая для лечения этой болезни не предлагала ничего, кроме содержания пациентов на свежем воздухе.

На протяжении истории клинику неоднократно перепрофилировали в соответствии с меняющимися потребностями, а медицинская наука тем временем продолжала развиваться, давая отпор болезням и смерти. Во время Первой мировой Маунт-Вернон принимал раненых, а в годы Второй превратился в полноценный многопрофильный военный госпиталь с отделением экстренной помощи. По мере совершенствования системы здравоохранения в Лондоне и его окрестностях госпиталь отказался от отделения экстренной помощи, став центром реабилитации пожилых пациентов и онкологических больных. К моменту моего прибытия клинике было уже больше ста лет, и казалось естественным, что часть этого дряхлеющего здания отведена для ухода за престарелыми.

Я попал сюда после без малого трех лет работы в отделении интенсивной терапии — с бессонными ночами, вызовами, беготней по темным коридорам — и первое время чувствовал себя как в тюрьме. Путаница узких тропинок вела от зданий XIX века к окружающим их более современным корпусам. Казалось, кроме этих корпусов за последние века тут ничего нового не появилось.

Отделение реабилитации для престарелых размещалось в двухэтажном домике из сборных конструкций, который был некогда сооружен как времянка, да таким и остался. Сюда свозили пациентов из крупных больниц общего профиля — чтобы освободить койки для более серьезных случаев. Обязанности медиков на этом важном — но фактически совершенно заброшенном — участке национальной системы здравоохранения заключались в том, чтобы как-то поддержать здоровье стариков и чуть-чуть подлечить их — хотя бы до того состояния, которое позволило бы им вернуться домой.

По сравнению с интенсивной терапией ночи были тут тихими и спокойными. Мне это давало шанс подготовиться к надвигающимся аспирантским экзаменам.

До полуночи я обходил отделение, чтобы проверить, все ли в порядке у пациентов, внушавших беспокойство, а иной раз, если нужно, выписать дополнительное назначение. В пустующей палате меня ждала койка с подушками в пластиковых чехлах на случай, если удастся покемарить до утра.

Поначалу я вообще чувствовал себя здесь как-то странно. Будучи еще и физиком, я всегда искал способ обобщить проблему, описать коротким уравнением, свести к алгоритму, к некой системе или физиологическому принципу. Здесь же всё плохо поддавалось формализации — потому что, как я быстро понял, дело не сводилось к быстрому и однозначному решению медицинских проблем, связанных с преклонным возрастом.

Астрофизика нравилась мне, в частности, отвлеченностью и простотой изучаемых систем, систем настолько неизменных по сути, что можно ставить перед собой задачи потрясающей сложности и с полным основанием ожидать, что на них удастся получить достоверные ответы.

В медицине все оказалось не так. Организм человека настолько непостижим, что можно лишь надеяться найти ответы хотя бы на простейшие вопросы о наших пациентах. Мы применяли те или иные средства только на том основании, что они помогают. Опыт свидетельствовал, что наше лечение дает приемлемый результат — однако сами мы не всегда могли толком объяснить, почему так получалось.

В анестезиологии с ее целостным подходом к физиологии и поиском первопричины патологии я уловил ту же логику, что и в физике. То же я мог бы сказать о работе в травматологии, где имеешь дело с нарушениями, не осложненными сопутствующими заболеваниями: с единичным, пусть страшным, повреждением в остальном стабильной системы. Интуитивно все это казалось понятным.

Но лечение престарелых пациентов выглядит совсем иначе. Организм изношен, запаса прочности — никакого, система в любой момент может разбалансироваться. Плюс к этому букет хронических болезней и бесконечные побочные эффекты от десятков лекарств и результаты их взаимодействия — иногда крайне нежелательные.

И наконец, нельзя не учитывать обстоятельства, влияющие на жизнь каждого из этих людей: обстановку у них дома, отношения с родными и близкими. Имея дело со стариками, приходится всерьез взвешивать результативность любого вмешательства и соизмерять ее с возможным риском.

Для того, кто работал только в экстренной медицине, заняться реабилитацией престарелых пациентов означало заново учиться азам. Физиология молодых пациентов, с которыми я имел дело прежде, куда стандартнее и значительно устойчивее.

Опасные и рискованные дежурства в отделении травматологии — а именно такими они мне представлялись — напоминали футбольные схватки на линии ворот: в них все решали секунды, но всегда оставалась надежда, что сделав ошибку, успеешь ее исправить, пусть даже в последний момент.