Ежевика в долине. Король под горой

Илия очнулся от ступора, когда кто-то его тормошил. Конечно, это был Тристан. Толчки тарана прекратились. Снаружи все стихало, а мятеж словно перекатывался наружу или вовсе сходил на нет. Гаро жестом показал всем ждать его команды, а сам высунулся в зал. И позвал всех за собой. Жандармерия и другие силы, подавляющие бунт, подоспели в «Поталь» вовремя. Илия прошел мимо измученного фортепиано.

Наутро на площадь вывели часть арестованных бойцов. Всего насчитали сто девятнадцать участников ночного мятежа. Большинство из них сидели запертыми в карцерах. За Илией пришел посыльный и сообщил, что его ждут на военно-полевом суде над семнадцатью зачинщиками.

– Есть ли жертвы вчерашней стычки? – спросил Илия.

– Двое драгунов, которые пошли провожать девушек, получили сильные побои, но живы, – доложил Тристан. – В отеле пострадало несколько человек с обеих сторон, но раны терпимые. Почти всех даже из госпиталя отпустили. Кого-то прямиком за решетку.

– А местные?

– Успели попрятаться. Больше всех досталось нашей «Беллатриче», – хмыкнул Тристан.

Суд по законам военного времени был публичным и безапелляционным. Ни адвоката, ни гражданских прав. Илия опешил, когда узнал, что судить поручено ему: через толпу зевак прорвался штабной с криком: «Депеша от Его Величества!» – Норманн II пожелал возложить на плечи Илии его первое сложное решение. Илия с печалью в глазах еще раз взглянул на телеграмму и устало помахал ею перед бунтарями.

– Кто-то из вас желает высказаться в свое оправдание? – сурово спросил он.

Ему совсем не нравилась перспектива вершить чужие судьбы так жестко, как того предполагала обстановка. Про себя он молил стоящих напротив мужчин, каждый из которых был старше его лет на семь, не меньше, раскаяться и просить помилования. Танкист из экипажа «Волчицы» поднял побитое лицо с синяками и опухшим носом и проговорил: «Я хочу». Илия кивнул. Танкист сделал шаг вперед, руки его были связаны за спиной.

– Господин лейтенант, вы вот с вашими друзьями можете объяснить, что вы тут делаете? Я вот не могу сказать, что знаю, чем вы вообще тут занимаетесь. Потому что ничем! Забыли, когда работали. Мы как бы ходим с тремя патронами на пятерых в разведку боем, как бы, пока вы устраиваете салонные посиделки со стишками. Вольно вам? Ваши самолеты уже как бы примерзли к ангарам. А ваших кобыл надо на мясо пустить – больше пользы принесут, – он смачно сплюнул на снег. – Вы судить меня собрались, расстреливать? Стреляйте! Чего там – стреляйте!

Позади него соучастники выражали самые разные эмоции: кто-то кивал, кто-то трясся от страха, кто-то гордо вздымал подбородок, кто-то едва не плакал от безысходности.

– Ясно, – коротко бросил Илия. – Все? – он не дождался ответа и продолжил, громко обращаясь ко всем людям на площади. – Я уверен, есть согласные с его мнением. И я должен вынести приговор… Вчера большинство бунтовщиков были пьяны. И ночью я думал, что пьянство следует за прочими бедами. Нет ничего хуже горя, помноженного на безделье. Полагаю, стоит исправить изначальную ошибку. Если вы не знаете, что делать здесь, если вам нужно больше патронов и причин воевать, то у меня есть для вас наказание, которое иные получили ни за что. Все зачинщики восстания и их пособники отправляются на Новый фронт. А если есть несогласные, то можете объявить себя сейчас дезертирами.

По толпе пробежался шепоток. Танкист оскалился и заявил: «Ну, предположим, я – дезертир». Лейтенант Гавел спросил, кто еще. Вперед шагнул один солдат, поравнявшись с танкистом. Илия скорбно взглянул на них и выдохнул уверенное, но тихое: «Расстрелять». Приговоренных увели.

После этого естественное, но нелогичное чувство вины висело за спиной Илии вещмешком с ненужным грузом. Никто больше его не винил: лучшее решение из возможных. Лейтенант не знал, как отплатить Эскалоту за две оборванные им жизни. Убивать врага было проще. Его осунувшееся лицо и виноватый вид замечали все, и все они – офицеры, солдаты, деревенские жители – торопились сообщить ему, что он прав. Молодец. Нужно держаться.

Илия пошел в госпиталь, чтобы откупиться от совести, и сдал кровь. Он ходил на эту процедуру с той частотой, с которой допустимо было донорство служащими армии. И регулярные пожертвования крови не добавляли ему румянца на щеках и сил в руках. Следом за ним подтянулся Тристан и некоторые рыцари. Ампулы отправляли на Новый фронт, у которого словно бы появился неофициальный девиз «Там нужнее».

Когда он пришел в пункт приема, медсестра, протиравшая кожу внутренней стороны его локтя спиртом, вдруг предложила: «Знаете, лейтенант Гавел, вы бы могли лично подписывать бутыли с кровью». А когда он вопросительно приподнял бровь, она уточнила: «Чтобы поднять боевой дух солдат. Получить потом пустую ампулу с подписью преемника… Знаете, они бы очень ценили это». Она вставила иглу в его ярко-голубую вену, Илия поморщился. Медсестра распустила жгут, и бордовая струя побежала по трубке. Илия проводил первые капли взглядом и спросил: