Ежи и К (СИ)

А слезы Ежика, струящиеся по его щекам на церемонии бракосочетания и блестящие двумя дорожками в лучах местного светила, тоже заставляли чувствовать себя чудовищем, хотя уж тут он никаким боком не виноват. Но после того стихотворения, которое продекламировал Ежи за завтраком, все приобретало грандиозные масштабы и катилось в пропасть.

Серхио тогда встал за столом и попросил тишины. Родители Эльчи чувствовали себя не в своей тарелке среди этой необычной семьи, Эльчи был вымотан подготовкой к свадьбе, все были взбудоражены, и только Лиатт попытался пресечь выступление сына, но тот уперся рогом и возразил:

 — Ты всегда говорил, папа, — на людях он домашнее прозвище не употреблял, — что делиться с близкими своими чувствами никогда не поздно. А уж о любви надо говорить как можно чаще. А это мой последний шанс.

Лиатт тогда закатил глаза и махнул рукой. Он был измотан хлопотами хлеще других и силы перед самой свадьбой у него уже, видимо, были на исходе.

«В моем сердце для тебя

Навсегда открыта дверь

Буду ждать тебя, любя,

Только верь мне, только верь.

И уж коли суждено

Нам судьбою потерпеть,

Я дождуся все равно,

Пусть придется замереть.

Сердце сжалося в тиски

Предстоящих перемен,

Болью скованы виски,

Но я буду ждать, кузен,

Буду ждать, и я дождусь,

Только верь мне, только верь.

Помни, в сердце для тебя

Навсегда открыта дверь.»

После этого в столовой наступила гулкая тишина, а Ежик всхлипнул и выбежал из-за стола и из комнаты. Мэд поднялся быстрым шагом и ринулся догонять сына, а Лиатт, не теряя лицо, махнул царственно рукой, призывая продолжить завтрак, но Мишке в горло ничего не полезло, а все остальные были слишком смущены проявлением такой чистой детской любви.

А вот Эльчи плакал по ночам. А днем варил вкуснющий борщ.

— Эльчи, завтра будем готовить шашлыки. Я буду готовить. А там много борща осталось? После всех этих иноземных блюд меня при взгляде на борщ просто трясет, кажется, стОит пару раз неосторожно провести рукой, и процесс из пописать перейдет в оргазм.

Эльчи мило, но ярко покраснел:

 — Там еще полкастрюли.

Да, уж, Мишка тоже покраснел, осознав, что он ляпнул — так похвалить мог только он. В его защиту можно было сказать, что он тоже чувствовал себя не в своей тарелке и только делал вид, что все в порядке и храбрился перед тонкой душевной организацией этого хрупкого омеги. Должен же здесь кто-то быть мужиком? Ну и дохрабрился.

Эту ночь не спали все втроем. Лиана потому, что хотела к папе и капризничала, часто просыпалась и будила Мишку. Тот укачивал ее на руках, пел песенки, и даже ходил на руках. Вот где пригодилась его физическая подготовка. Первые несколько раз это спасало ситуацию, но потом Ли рыдала, не обращая внимания на фокусника отца. Эльчи не спал, потому что не доверял Мишке и боялся, что тот заснет, а малышка будет надрываться в кроватке. Он просыпался, вздрагивал, сердце сжималось от предчувствий и Эльчи на полусогнутых, тихо, как ему казалось, пробирался в детскую и подглядывал в щелочку. Все те шесть раз, когда он подсматривал, Мишка носил дочь на руках или пел ей песенки на русском. Эльчи замирал и неосознанно любовался своим мужем, его голым торсом, хриплым голосом, упорством, с которым тот пытался справиться с ребенком, не обращаясь к мужу.

На четвертый раз Мишка заметил Эльчи и спросил взглядом, приподнимая брови — «что?»

— Я забыл слово, которым нужно включить свет.

— Люмос, — шепотом подсказал Мишка, укачивая девочку. — Я же написал тебе на бумажке по-риатски!

— Там темно, — зашептал в ответ Эльчи. — Я не вижу, что написано. — И спиной, тихонечко ретировался к себе.

В седьмой раз, уже под утро, Эль застал обоих спящими на диване — Ли разметалась звездочкой под стенкой, раскинув ноги и руки, а Мишка лежал на боку, дрыхнув без задних ног.