Эзопов язык в русской литературе (современный период)

2. Этимологически все термины современного литературоведения метафоричны (включая и термин «метафора»), все они, видимо, рождаются как поэтические наименования для нового литературного явления, систематичность которого еще не вполне ясна для современников; только вследствие повторяемости и принципиальной значимости явления метафорическая основа термина затушевывается и он становится термином в полном смысле этого слова. На этой стадии слово «метафора», употребленное в критическом контексте, даже у человека, знакомого с греческим языком, не вызовет представления о физическом перенесении чего-то на что-то.

Как увидим ниже, «эзопов/эзоповский язык (речь)» был на первых порах чисто метафорическим наименованием для характерной группы новых явлений в русской литературе 1860‑х годов. Метафора получила широкое хождение, и сама фамилиаризация ее в русском литературном обиходе к концу XIX – началу XX века говорит и о распространенности, укорененности обозначаемого ею явления, и о том, что она стала привычным и удобным наименованием для этого явления, то есть термином. Так, например, в 1907 г. С. Скиталец в стихах, оплакивающих краткий период цензурного либерализма в России, писал (от имени Сатиры):

Я говорила языком
      Эзопа.
И удивлялась мне притом
      Европа.
Свободной я хотела стать
      Некстати…
И наложили на печать
      Печати…
И на цугундер взяли Русь
      Всю скопом…
Ну, что ж… Ужель опять займусь
      Эзопом?85

Это фамильярно редуцированное «Эзопом» говорит об уверенности автора в том, что массовый читатель (напомним, что стихотворение было напечатано в массовом издании, рассчитанном на широкие демократические круги) поймет с полуслова, о каком литературном явлении говорит поэт; расхожесть термина представлялась автору гарантированной, что, в свою очередь, для нас не менее показательный факт, чем частое употребление того же термина в историко-литературных исследованиях, критике и публицистике эпохи.

2.1. Одновременно с ЭЯ появился довольно длинный синонимический ряд метафор для обозначения того же самого явления: «чтение между строк», «рабская манера высказывания», «тайнописание» и т. д., и т. п. ЭЯ (иногда «эзоповская манера») выиграл соревнование на терминологичность прежде всего в силу лингвистического удобства конструкции: простейшее в русском языке сочетание – прилагательное с существительным, причем оба короткие, – значительно удобнее в частом употреблении, в том числе и разговорном, чем фразеологизмы с закрепленным использованием косвенных падежей. Иностранное происхождение прилагательного в этом случае не препятствовало популярности термина, так как басни Эзопа были широко известны русской грамотной публике благодаря классическому образованию и по пересказам и переводам Крылова, Хераскова, Хемницера и др. (Показательно, что русский Век Просвещения и начался книгой «Притчи Эзоповы», изданной Ильей Копиевским в Амстердаме на русском и латыни в 1700 г.)86. Впрочем, вышеупомянутые синонимы для обозначения ЭЯ нередко употребляются и по сей день, что не должно вводить читателя в заблуждение относительно предмета дискуссии.

2.1.1. Итак, мы предполагаем, что на протяжении приблизительно столетия ЭЯ употребляется как термин для обозначения своеобразного феномена, имеющего отношение к литературе. Но является ли феномен, обозначаемый термином ЭЯ, чисто литературным?

3. Очевидным предварительным условием для возникновения ЭЯ в литературе является наличие идеологической цензуры, то есть внелитературный фактор, не имманентный ни тексту, ни авторской или читательской психологии и, строго говоря, даже и не адресованный литературе как таковой: цензура рассматривает литературные тексты как не-литературные. Если мы вообразим некоего идеального Цензора, то для него художественный текст не является художественным. Так, например, встретив в цензурируемом тексте антиправительственное высказывание, Цензор потребует устранения этого высказывания из текста (если не запрещения текста в целом), поскольку антиправительственные высказывания – табу в данной политической и идеологической системе. В то же время в системе отношений, существующих внутри данного текста, антиправительственные высказывания персонажа могут не иметь никакого отношения ни к реально существующему правительству, ни к политической и идеологической проблематике как таковым; они являются здесь только средствами характеризации персонажа, средствами создания определенной структуры отношений между образами произведения и, в конечном счете, направлены на оперирование читательским восприятием, психикой читателя. Сплошь и рядом Цензор вычеркивает из текста высказывания, направленные Автором на то, чтобы вызвать отрицательную эмоцию Читателя – по отношению к высказывающемуся (персонажу) и по отношению к содержанию его высказывания.