Эзопов язык в русской литературе (современный период)

Этот простейший пример конфликта между Цензором и Автором выявляет, между прочим, наиболее принципиальную феноменологическую проблему текста: взятый сам по себе, не инкорпорированный в одну из структурно организованных областей интеллектуальной деятельности, текст существует только как материальный объект (бумага, покрытая типографскими знаками; звуковые колебания и т. п.), то есть, иными словами, не существует в системе социальных значений. С другой стороны, имея, по видимости, дело с одним и тем же текстом, Цензор и Автор имеют дело, по существу, с двумя различными: манифестации одного и того же материального текста в политической структуре одни, а в художественной – совершенно другие87.

3.1. Следует отметить, что здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, понятия Автор, Читатель и Цензор берутся в идеальном смысле, как если бы каждый из этих трех участников русского литературного процесса владел бы только одним кодом для чтения текста, например, для цензора этот код состоял бы из официально утвержденной системы разрешений и запрещений и т. д. Имея в виду схему взаимоотношений, при которой возникает и применяется ЭЯ, мы будем оперировать именно такими абстрактно-идеальными типами (см. II.4.3–4). В действительности же встречаются как разные степени ограниченности цензоров, так и разные степени сознательности авторов и читателей по отношению к ЭЯ. Как известно из истории русской литературы, среди цензоров встречались даже представители художественной и интеллектуальной элиты (например, Жуковский, С. Т. Аксаков, Никитенко). С другой стороны, никогда не было недостатка и в чиновниках, чей кругозор не выходил за пределы официальных установлений. Но и цензоры второго типа не всегда могут рассматриваться как идеальные Цензоры, так как самые установления в разные периоды по-разному ограничивали или расширяли задачи цензуры: были периоды, когда правительственному цензору вменялось в обязанность следить только за буквальным соблюдением цензурных ограничений и даже запрещалось принимать во внимание возможность различных толкований, а в иные периоды следить за возможным возникновением второго и третьего смысла считалось первейшей обязанностью каждого правительственного цензора88. Естественно, что чем четче определена область возможного цензурного вмешательства и чем формальнее правительственный чиновник соблюдает определенные ему обязанности, тем он ближе к нашему идеальному Цензору.

3.2. Итак, представим себе случай, когда Автор, хорошо осведомленный о функционировании системы политических табу (цензуры), решает упредить вмешательство Цензора и отказывается от ряда прямых высказываний в тексте, от прямого изображения некоторых деталей реальной жизни, заменяя их намеками и иносказаниями. Мотивировки Автора лежат, как мы видим, в данном случае за пределами литературы, но для реализации в литературном тексте намеков и иносказаний Автор не располагает иными средствами, кроме литературных: тропов, риторических фигур и манипуляций со структурой произведения в целом. Вводимые элементы намеков и иносказаний обязательно должны быть применены последовательно, систематично (в противном случае производимый ими эффект будет ничтожно мал, если не равен нулю), и неизбежно они повлияют на текст в целом: вступят в континуальные или контрастные отношения с другими компонентами текста, приведут к перемещению смысловых и эмоциональных акцентов и т. п. (см. III.6.1 и V.3). Это системное изменение текста, вызванное введением в текст намеков и иносказания, мы и будем понимать под ЭЯ.

3.2.1. Для этой категории явления в русской критике нередко употребляется слово «стиль», которого, однако, мы сознательно избегаем как двусмысленного (подробнее об этом см. II.189). В самом деле, ведь «стилем» часто называют и индивидуальную манеру автора, которая никак не может быть определена склонностью к ЭЯ: использование ЭЯ не исключает разнообразие индивидуальных манер. Для определения нашего понимания ЭЯ очень удобна трехмерная модель, предложенная Роланом Бартом, который разделяет язык, стиль и писание (écriture), причем первые два рассматриваются как детерминанты (язык, существующий как данность, очерчивает горизонты, которые писатель не может преступить, а стиль связан с врожденными характеристиками писателя как личности) и лишь последнее является объектом писательского волеизъявления, всегда соотнесенного с внелитературными обстоятельствами. Изменения, систематически претерпеваемые писанием под влиянием данной системы обстоятельств (исторических, социальных), Барт называет наклонением писания (la mode d’écriture). К категории таких наклонений относится и ЭЯ90.