Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

и ум теснят" - чувствуется пережитое самим автором.

"У меня нет ни копейки на платье <...>. И меня пресерьезно стащат в

тюрьму (это ясно). Прекомическое обстоятельство <...> Главное, я буду без

платья. Хлестаков соглашается идти в тюрьму только благородным образом. Ну, а

если у меня штанов не будет, будет ли это благородным образом?.." - горько

шутит он в письме к брату. "Пишу из хлеба". "А не пристрою романа, так, может

быть, и в Неву. Что же делать?" {Ф. М. Достоевский, Письма, т. I, M.-Л. 1928, стр.

73, 74, 75, 79.}

Но и в самом отчаянном положении у него не возникает мысли о том,

чтобы пойти служить, вести чиновничью или офицерскую жизнь. В

воспоминаниях доктора Ризенкампфа звучит осуждение Достоевского за его

непрактичность, нерасчетливость, доверчивость - эти качества действительно

были ему присущи, и все же главного педантичный и недалекий Ризенкампф не

понял: ценой необеспеченности, неустроенности Достоевский сохранял свою

независимость, необходимую для творчества и свободного общения с миром, который был нужен и интересен ему, писателю.

Достоевский увидел остроту социальных контрастов в этом мире - "со

всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами его, приютами

нищих или раззолоченными палатами" {Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. XIII, М.-Л. 1930, стр. 156.}. Он познал недобрую силу обитателей раззолоченных

палат, гнетущую силу денег и власти, служащей деньгам. Позднее, на каторге, он

столкнулся с еще более страшным, бездонным морем страдания и бесправия. Но

он почувствовал не только угнетающую тяжесть жизни униженных и

оскорбленных, но и духовную силу простых, сердечных людей, которые и в

темных закоулках столичных трущоб, и за стенами "мертвого дома" сохранили и

разум, и отзывчивость, и веру в человека. Воспоминания о Достоевском, письма

писателя являются своеобразным комментарием к произведениям его, рисующим

трагедию "бедных", "маленьких" людей.

"Честь и слава молодому поэту, муза которого любит людей на чердаках и

в подвалах", - восклицал Белинский после "Бедных людей" {В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., изд. АН СССР, т. IX, стр. 554.}. Но муза писателя умела и

ненавидеть: она ненавидела пошляков, стяжателей, карьеристов, холодных, расчетливых, себялюбивых людишек.

Постигая этот мир, воплощая его в образах, Достоевский отвечал на

насущные потребности русского общества, желавшего знать правду о

современной действительности.

7

* * *

Воспоминания о Достоевском показывают, как рано вошла в духовную

жизнь будущего писателя литература и как стремительно завладела она всем его

сознанием. Начав с русских сказок о жар-птице, об Алеше Поповиче, с

библейских сказаний, приспособленных для детей, Достоевский обратился к

Карамзину, Державину, Загоскину, Лажечникову, а потом и к Пушкину и Гоголю.

А. М. Достоевский вспоминает, как старшие братья его, Михаил и Федор, от

чтения книг официальной школьной программы переходили к тому, что было

современностью и не застыло еще в торжественных, неподвижных образах

школьной истории.

"Надо припомнить, что Пушкин тогда был еще современник. Об нем, как

о современном поэте, мало говорилось еще с кафедры: произведения его еще не

заучивались наизусть по требованию преподавателей. Авторитетность Пушкина

как поэта тогда была менее авторитетности Жуковского, даже между

преподавателями словесности; она была менее и во мнении наших родителей, что

вызывало неоднократные горячие протесты со стороны обоих братьев" (то есть

Федора и Михаила).

Весть о смерти Пушкина дошла до семейства Достоевских вскоре после

смерти матери, и А. М. Достоевский рассказывает, что "братья чуть с ума не

сходили, услыхав об этой смерти и о всех подробностях ее. Брат Федор в

разговоре со старшим братом несколько раз повторял, что ежели бы у нас не было

семейного траура, то он просил бы позволения отца носить траур по Пушкине".

Пушкин стал спутником писателя - с детских лет до последних дней жизни.

Как говорил Страхов, Достоевский не только воспитался на Пушкине и

Гоголе, но и постоянно ими питался.

Доктор Яновский вспоминает, что Пушкина и Гоголя Достоевский "ставил

выше всех и часто, заговорив о том или другом из них, цитировал из их

сочинений на память целые сцены или главы <...>. Гоголя Федор Михайлович

никогда не уставал читать и нередко читал его вслух, объясняя и толкуя до

мелочей. Когда же он читал "Мертвые души", то почти каждый раз, закрывая

книгу, восклицал: "Какой великий учитель для всех русских, а для нашего брата

писателя в особенности! Вот так настольная книга! Вы ее, батюшка, читайте

каждый день понемножку, ну хоть по одной главе, а читайте; ведь у каждого из

нас есть и патока Манилова, и дерзость Ноздрева, и аляповатая неловкость

Собакевича, и всякие глупости и пороки".

Достоевский не раз говорил о глубине проникновения Гоголя в тайны

характеров и отношений людей; он восхищался у него и силой разоблачения

пошлости и низости, и умением сделать "ужасную трагедию" из пропавшей у

чиновника шинели {Ф. М. Достоевский, Собр. соч., т. XIII, М.-Л. 1930, стр. 50.}, пробудить любовь к "маленькому человеку". Позднее писатель скажет, что