Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

- Вы хотите писать? Во-от что! - протянул он. - О чем же вы хотите

писать? То есть что именно: роман, повесть или статью какую-нибудь?

- Я люблю психологическое... внутреннюю жизнь, - бормотала я, боясь

взглянуть на него и чувствуя себя совершенною идиоткой.

- А вы думаете, это легко: изображать внутреннюю жизнь?

- Нет, я не думаю, что это легко. Я потому и учусь... и готовлюсь.

- Писательниц во всем мире только одна, достойная этого имени! -

значительно продолжал он. - Это Жорж Санд! Можете ли вы сделаться чем-

нибудь вроде Жорж Санд?

Я застыла в отчаянии. Он отнимал у меня всякую надежду на

будущность... И, не помня себя, точно во сне, я бессмысленно повторяла ему:

- Я хочу писать!.. Я чувствую потребность... Я только этим живу!

93

- Вы только этим живете? - серьезно переспросил он. - Ну, если так, что ж, и пишите. И запомните мой завет: никогда не выдумывайте ни фабулы, ни интриг.

Берите то, что дает сама жизнь. Жизнь куда богаче всех наших выдумок! Никакое

воображение не придумает вам того, что дает иногда самая обыкновенная,

заурядная жизнь! Уважайте жизнь!

V

Федор Михайлович не раз потом возвращался к той же теме. Он то

указывал мне, как не надо писать эссенциями, как пишут современные писатели-

народники, то предлагал мне сюжеты для повести или романа.

- Никогда народ не говорит так эссенциями. Народ говорит таким же

языком, как и мы. И может быть, на дюжину слов скажет одно забористое. А у

них сплошь вся речь такими словами усеяна. И выходит фальшиво, ни на что не

похоже.

- Хотите, я вам дам чудесный сюжет? - с увлечением говорил он. - Я

сейчас встретил одну мою старую знакомую - девицу лет тридцати - и просто не

узнал ее: помолодела, цветет и так вся и сияет. "Я, говорит, замуж на днях

выхожу!" Вот вам богатый сюжет. Займитесь психологией старой девушки - из

бедных гувернанток... Вечная зависимость от других, посторонних, вечная забота

о куске хлеба - и вдруг такое счастье: свой собственный угол, свое хозяйство, свои дети... полная свобода... Словом, совершенно новая жизнь!

Но меня совсем не манил такой сюжет, и мне хотелось писать по своим

собственным сюжетам. Да и сам Федор Михайлович высказывал потом иные

взгляды на эту якобы "полную свободу".

- Брак для женщины всегда рабство, - говорил он мне однажды. - Если она

"отдалась", поневоле она уж раба. Самый тот факт, что она отдалась, - уже

рабство,: и она в зависимости навсегда от мужчины.

- Будьте историком! - советовал он в другой раз. - Ни одной еще женщины

не было. Сколько славы!

- Хотите вы быть истинно образованной женщиной? - спросил он меня

однажды, как всегда внезапно (мы читали с ним в это время корректуру статьи Н.

Н. Страхова о "Философии истории" Целлера) {12}.

- Конечно, хочу!

- Идите в Публичную библиотеку, спросите себе "Отечественные записки"

1840-1845 годов. Там вы найдете ряд статей по истории наблюдений над

природой. Это - Герцена. Хотя он потом, когда стал материалистом, отказался от

этой книги, но это - лучшая его вещь. Лучшая философия не только в России, - в

Европе. Сделайте, как я вам говорю, - вы будете мне потом благодарны {13}.

Я сделала, как он меня научил, и, конечно, была ему благодарна.

С тех пор - я не могла не заметить - Федор Михайлович видимо занялся

моим "просвещением".

94

- Подождите, - говорил он, - вот настанет опять зима, я познакомлю вас с

моими друзьями-литераторами, и мы будем устраивать литературные,

поэтические вечера...

Он хотел теперь знать, что я читаю, с кем видаюсь, какого держусь

"направления".

- Что это вы все носитесь с "либералами"? - с иронией указывал он на

книжку "Отечественных записок", только что взятую мной по дороге из

библиотеки. - Читайте лучше Погодина, Карамзина, Соловьева...

- Всё начиняете себя чужими мыслями! - ядовито восклицал он опять,

заглядывая в книгу, которую я читала. - Ну, что тут хорошего - жевать эту жвачку, хотя бы разлиберальную?! Возьмитесь-ка лучше за математику, да и прите годика

три! Думать по-своему станете, уверяю вас.

Ничто не проходило для него бесследным и незамеченным - раз обратил

он на вас внимание. И по временам мне казалось, что я нахожусь как бы под

непрестанным надзором его художнической проницательности. И не скажу,

чтобы это было всегда приятно... Художник-наблюдатель смахивал иногда да

духовника-инквизитора.

Так, по крайней мере, мне казалось тогда.

Даже костюм мой подвергался его строгому обзору и осуждению. Так я

помню, как он, насмешливо вертя в руках мою лаковую "Wienerhut" {венскую

шляпу (нем.).}, допрашивал меня, "какое направление доказывают эти шляпы

современных девиц".

- Что это, знамя, что ли, у вас? Или пароль?

Шелковый дождевой зонтик мой казался ему непростительным

щегольством и подозрительным образом и мыслей и жизни.

- Шелковый, настоящий! - с упреком восклицал он. - Откуда вы деньги

берете? Я всю жизнь мечтаю о таком зонтике - и все купить никак не могу. А вы

щеголяете, точно у вас ренты какие! Разве есть у вас ренты? - Он пристально, строго смотрел на меня, выжидая ответа.

- Нет, Федор Михайлович, никаких рент у меня нет. Но что же мне делать,

если я люблю изящное?.. Я лучше несколько дней обедать не буду, а уж