Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

Михайловича, в зале водворилась необыкновенная тишина, свидетельствовавшая

о напряженном внимании, с которым присутствовавшие устремляли свои взоры

на эстраду, где вот-вот появится автор "Братьев Карамазовых", писатель давно

знаменитый, но недавно признанный таковым... И вот, когда этот момент

наступил, среди напряженной тишины раздался взрыв рукоплесканий,

длившийся, то чуть-чуть ослабевая, то вновь вдруг возрастая, около пяти минут.

Федор Михайлович, деловою поступью вышедший из-за кулис и направлявшийся

к столу, стоявшему посредине эстрады, остановился на полдороге, поклонился

несколько раз приветствовавшему его партеру и продолжал, тою же деловою

поступью, путь к столу; но едва он сделал два шага, как новый взрыв

рукоплесканий остановил его вновь. Поклонившись опять направо и налево,

Федор Михайлович поспешил было к столу, но оглушительные рукоплескания

продолжались и не давали ему сесть за стол, так что он еще с минуту стоял и

раскланивался. Наконец, выждав, когда рукоплескания несколько поутихли, он

сел и раскрыл рукопись, но тотчас же, вследствие нового взрыва рукоплесканий, должен был снова встать и раскланиваться. Наконец, когда рукоплескания стихли, Федор Михайлович принялся читать. Читал он в тот вечер не напечатанные в

"Русском вестнике" главы из "Братьев Карамазовых". Чтение его было, по

обыкновению, мастерское, отчетливое и настолько громкое или, вернее, внятное, что сидевшие в самом отдаленном конце довольно большой залы Благородного

собрания, вмещающей в себе более тысячи сидящих человек, слышали его

превосходно.

Нечего и говорить, что публика горячо аплодировала чтению Федора

Михайловича, когда он кончил назначенное по программе, и просила его еще что-

нибудь прочесть. Несмотря на продолжительность только что оконченного

чтения, Федор Михайлович чувствовал себя настолько бодрым, что охотно

исполнил эту просьбу. Перед многочисленным собранием публики он чувствовал

175

себя так же хорошо и держал себя так же свободно, как бы в дружеском кружке; публика в свою очередь, чутко отличая искренность в его голосе, относилась к

нему так же искренне, как к давно знакомому своему любимцу, так что в

отношении тона овации публики Федору Михайловичу существенно отличались

от оваций какой-нибудь приезжей знаменитости из артистического мира вообще.

На этот раз перед чтением вне программы Федор Михайлович сказал

следующее маленькое вступление, полное характеристичности и остроумия:

- Я прочту стихи одного русского поэта... истинного русского поэта,

который, к сожалению, иногда думал не по-русски, но когда говорил, то говорил

всегда истинно по-русски!

И Федор Михайлович прочел "Власа" Некрасова {29} - и как прочел! Зала

дрожала от рукоплесканий, когда он кончил чтение. Но публика не хотела еще

расстаться с знаменитым чтецом и просила его еще что-нибудь прочесть. Федор

Михайлович и на этот раз не заставил себя долго просить; он сам, видимо, был

сильно наэлектризован энтузиазмом публики и не ощущал еще усталости. Он

прочел маленькую поэму графа А. К. Толстого "Илья Муромец" и при этом

очаровал своих слушателей художественною передачею, полной эпической

простоты воркотни старого, заслуженного киевского богатыря-вельможи,

обидевшегося на князя Владимира Красное Солнышко за то, что тот как-то обнес

его чарою вина на пиру, покинувшего чрез это его блестящий двор и уезжавшего

теперь верхом на своем "чубаром" в свое родное захолустье, чрез дремучий лес.

Когда Федор Михайлович читал финальные стихи поэмы;

И старик лицом суровым

Просветлел опять.

По нутру ему здоровым

Воздухом дышать;

Снова веет воли дикой

На него простор,

И смолой и земляникой

Пахнет темный бор... -

одушевление его, казалось, достигло высшей степени, потому что

заключительные слова "и смолой и земляникой пахнет темный бор..." были

произнесены им с такою удивительною силою выражения в голосе, что иллюзия

от истинно художественного чтения произошла полная: всем показалось, что в

зале "Благородки" действительно запахло смолою и земляникою... Публика

остолбенела, и, благодаря этому обстоятельству, оглушительный гром

рукоплесканий раздался лишь тогда, когда Федор Михайлович сложил книгу и

встал со стула <...>

XXIV

176

<...> 26-го января 1881 года я виделся с метранпажем, верставшим

возобновившийся "Дневник писателя", и от него узнал, что Федор Михайлович

болен; на расспросы мои о степени болезни, а также о ходе дела он рассказал мне, что когда он за день до того был у Федора Михайловича, то тот принял его лежа в

постели... "Ну, что скажете, барин?" - спросил Федор Михайлович, прозвавший в

шутку своего нового метранпажа "барином" и не оставлявший этой шутки на одре

болезни.

Метранпаж ответил, что пришел переговорить о заключении 1-го выпуска

"Дневника писателя", ввиду приближавшегося срока выхода его в свет.

- А я вот заболел... видите...

- Вижу, Федор Михайлович... Что же с вами случилось?

- У меня кровь из горла идет; доктор говорит, что у меня где-то внутри

жилка порвалась и из нее-то течет кровь... уж две рюмки, говорят, вытекло.

После я узнал, что заболел Федор Михайлович 26-го января от разрыва