Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик

Булгарин, «как раз намеревавшийся играть роль педагога для российской публики» (Моха, с. 164), не учился в Виленском университете, но посещал там открытые лекции и был знаком с такими влиятельными профессорами, как историк Иоахим Лелевель, и такими знаменитыми впоследствии выпускниками, как Осип Сенковский и Адам Мицкевич. По мнению Лебланка, именно в виленские годы Булгарин «приобрел “польскость”, которая уже никогда полностью не исчезала из его произведений»[1170]. Пребывание Булгарина в Вильно сказывалось «всю жизнь: Булгарин вечно должен был объяснять свою позицию по отношению к Польше и России. ‹…› Долгое время он выполнял добровольно взятые на себя функции пропагандиста польской литературы и культуры в России[1171]. Кроме того, опыт, полученный в Вильно, помог Булгарину стать успешным журналистом, сочинителем нравоописательно-моралистических рассказов, в какой-то степени историком, а позднее и романистом» (Моха, с. 103).

Опыт российского литератора, однако, быстро помог Булгарину усвоить следующее (как он сам сформулировал в письме к Лелевелю от 11 апреля 1823 г.): «…я боюсь, чтобы меня не обвинили в излишнем поляцизме, тогда придется проститься с доверием публики»[1172]. Поэтому Булгарин постепенно «переориентировался с сочинений, связанных с Польшей, на сочинения, связанные с Россией. ‹…› Польская тема превратилась лишь в компонент его военных рассказов и исторических произведений. В них Польша предстает гостеприимной, поляки – гордыми и благородными, польки – красивыми и добродетельными. Но общее ощущение от Польши – такой, какой она явлена в этих писаниях, – это ощущение уязвимости, потребности в российском покровительстве. ‹…› Продолжая хвалить некоторые культурные достижения Польши, Булгарин начал гораздо сильнее превозносить Россию»[1173].

Польше же Булгарин был обязан знакомством, хотя и поверхностным, с еврейскими жизнью и культурой, недоступными и экзотическими для большинства россиян[1174]. Среди булгаринских персонажей евреи появляются достаточно регулярно, и не исключено, что для многих тогдашних российских читателей первая встреча с еврейством состоялась именно на страницах булгаринских произведений. Увы, из всех национальных меньшинств у Булгарина евреи «получают наиболее последовательное негативное воплощение» (Кёпник, с. 147). Они «всюду выставлены на посмешище. Они единообразно нечестны и алчны. Они непатриотичны. Они – постоянный источник слухов, фактов и вымыслов. Делая каждое из этих утверждений, Булгарин виновен в трансформировании традиционных предрассудков и обвинений в чересчур упрощенную и одностороннюю картину российского этнорелигиозного меньшинства. Эта картина, несомненно, была популярной среди массы в значительной степени неискушенных читателей, покупавших книги Булгарина» (Алкайр, с. 145)[1175].

Как свидетельствует Кёпник, критическая оценка Булгариным евреев «основывалась не на религиозной или расовой идеологии, но на играемой евреями социально-экономической роли, как журналист ее понимал» (Кёпник, с. 148). Кроме того, «трактовка Булгариным евреев в его работах не всегда одинакова. С течением времени его антипатия словно превращалась в нейтральное отношение или даже в завуалированную (backhanded) симпатию» (Тумим, с. 245). Елена Кац (Elena Katz), автор относительно недавней публикации о Булгарине и еврействе (читавшая Джошуа Куница (Joshua Kunitz) и Моху, но не знакомая с работами Кёпника и Тумима), признает, что в булгаринской вселенной «некоторые евреи могут быть хорошими»[1176]. Одновременно она почему-то утверждает, что Булгарин считал евреев «неисправимыми» (could not be reformed)[1177]. Если так, откуда тогда возьмутся хорошие евреи? Кёпник более точен, когда указывает: «Для решения еврейского вопроса Булгарин отстаивал перевоспитание евреев в духе европейских идей, наподобие того, что удалось осуществить во Франции» (Кёпник, с. 147).