Фабрика мертвецов

Плавным, «кошачьим» шагом отец скользнул мимо Мити. Выдернул трость у сына из рук и настороженно потыкал в скорчившуюся под стеной неопрятную кучу. Хрустнуло… и тело с глухим стуком перекатилось набок, откидывая обтянутую лохмотьями высохшей кожи руку. Из-под стремительно чернеющего капора скалился старый желтый череп.

Выскочивший на крыльцо буфетной купчик икнул, округлившимися глазами глядя на скелет, и в тишине вдруг громко и фальшиво пропел:

Рыжий-рыжий, конопатый, убил дидуся лопатой!
Я тому его рубав, шо дидусь мой — лютый нав!
И сунул в рот стиснутый в кулаке огурец.

— Убрать посторонних с перрона! — сквозь зубы процедил отец.

— Расходитесь, господа, нечего тут смотреть. — размазывая по щеке сочащуюся из уха кровь, заторопился жандарм.

— Да-с, навья. — отец подобрал вывалившиеся из решетки голых ребер ножи. — Она же стервь, умертвие третьего порядка, сохраняющее слабые проблески прижизненного разума и способное к воспроизведению прежнего облика. И чего она вылезла? Могла б и отсидеться…

— Може, того… по причине прижизненного разума? Дурой была? — пробормотал жандарм. — Али оголодала в край… стерва!

— Возможно. — отец бросил острый взгляд на Митю. — При виде крови голодная навья могла утратить осторожность. Жандарм! — от начальственного рыка станция содрогнулась не хуже, чем от визга твари, а так и торчащая в окошке простоволосая дуреха глухо ойкнула.

В окне выше детишек уж не было — спрятались, верно.

— Так точно, ваш-блаародь! — словно подхлестнутый этим рыком, жандарм распрямился как пружина, и тут же исправился. — Ваше высокоблагородие!

— Все осмотреть. Рапорт — в губернскую канцелярию. Патрулирование усилить. Людей в вашем ведомстве достаточно, чтоб по одному больше не ходили.

— Будет исполнено! Побережемся, чай, живые люди, а не благотворительная столовая для всякой нежити.

Зажав трость под мышкой, отец вернулся к путейцу, поднимающему с перрона то и дело норовящего закатить глаза и вывалиться из рук сына.

— Как он? — отрывисто спросил отец, заправляя ножи в спрятанные под рукавами ножны. — Неприятное происшествие. Железнодорожной жандармерии следует поставить на вид: уничтожение навий входит в их обязанности!

— Так ваше высокоблаародь! — взвыл железнодорожный жандарм. — Шо ж мы можем, когда у нас ни людёв, ни выучки! Навить на сабле, ось, серебрение вже два года не подновлялось!

— Это правда! — едва шевеля губами, пробормотал путеец. — Здесь тихо… было. Полицмейстеры всё норовили уничтожение мертвяков на земство переложить — разом с сусликовой и мостовой повинностью. Только сусликов земцы еще хуже уничтожают — сколько те урожаю жрут! Суслики… — и вдруг словно очнувшись, схватил сына в охапку. — Гришка, ты как?

— Н-ничего, б-батюшка. — сквозь стучащие зубы выдавил реалист.

— Да ты вовсе замерз! Митя! Дмитрий Аркадьевич… Мы… воспользуемся вашим портпледом, если можно…

— Вынужден отказать. — не отрывая глаз от топчущегося вокруг костяка жандарма — трогать кости тому явственно не хотелось — бросил Митя. — Своим пледом я предпочитаю пользоваться в одиночку.

— Но…

— Пап-па… не унижайся! — цепляясь за отца, пробормотал реалист. — Вы… вы… — он поглядел Мите в затылок с искренним негодованием и вдруг поникнув, выдавил. — Вы мне жизнь спасли.

— Неуютно, правда? — Митя лишь мельком глянул через плечо и снова вернулся к наблюдениям за жандармом — решится или нет? — Когда противный тебе человек вдруг жизнь спасает? Едва не погубленную по собственной глупости.

— Я не… — снова вспыхнул и снова поник Гриша.

— Не беспокойтесь, нам совершенно нет надобности становиться друзьями. — успокоил его Митя.

— Можете взять мой плед. — бросил отец. — Попросим господина жандарма позаботиться о чае с медом. Сладкое хорошо помогает после таких… встреч.

— Не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие! — жандарм, похоже, обладал упыриным слухом. — Сей минут сообразим! — и метнулся на станцию, оставив навий костяк валяться у стены.

Через минуту из станции выбралась давешняя простоволосая баба, и тихо причитая и всхлипывая, принялась метлой загребать кости в мешок.

Отец, наконец, заправил последний из посеребренных ножей под рукав.

— Почему ты сам ее не уничтожил? — разглядывая сына, точно впервые его видел, тихо и напряженно спросил он.

— И чем же? — холодно поинтересовался Митя.

— В любой моей трости всегда есть клинок. — вытаскивая сверкающее серебром тонкое лезвие на свет, напомнил отец.

— Я забыл. — равнодушно обронил Митя.

— Многое же ты… забыл. — с горечью заключил отец, загоняя клинок обратно в трость. — Раньше у тебя и свои ножи были. Помнишь? Маленькие… как раз по руке.

— Порядочный человек не станет выходить в свет с ножом за рукавом, как какой-нибудь апаш.