Фабрика мертвецов

— Ось вы изволили буваты по заграницам, панычу?

Митя помрачнел: прошлогодней поездки с отцом в Германию он бы тому и сейчас не простил — если б с тех пор не накопилось новых обид. Все его тогдашние мечты о знакомствах с кровными потомками Локи, Хеймдаля и Фрейи в берлинских светских салонах (может, даже с любимым внуком Одина — самим кайзером Вильгельмом!), обернулись отцовскими беседами с воняющими пивом начальниками участков, полицейскими, и многочасовыми бдениями над картотеками преступников. А на встречу с кайзером отец пошел сам! Сказал: детям там нечего делать!

— Не бывали? Ничого, побываете ще, какие ваши годы! — лавочник снисходительно покивал Мите. — Я вот кажинный год езжу по свинскому делу… Насчет щетины свиной. И шо там робыться — це ж страх! Кожинный праздник одевают спинжаки… нибы и не мужики, а паны якись! Секиры эти свои… ну нибы-то топоры, от як у Свенельда Карловича, за спиной подвяжут, мадаму под ручку — и ну по трактирам бузить! Своими глазами бачил як один такой на стол взобрался — и давай хаять: и правительство, и купцов, и кого попало! А другие ему орут, да секирами в пол стукают — одобряют, значит! А полиция токмо смотрит и никакой управы на них не имеет: кажуть, що они того… вольные дружинники, ци, як их…

— Хирдманны. — глядя на лавочника исподлобья, процедил Ингвар.

— У нас-то за таковые дела в ухо мужику залепишь, али пана урядника покличешь, щоб прописал неразумным на съезжей для успокоения… так ведь знаходятся канальи, прям в глаза объявляют, что их, де, бить нельзя, грамотные оне! И на то государя-императора воля есть!

— Правильно говорят! Вот спросите Митю, он разбирается! Я и домочадцев ваших на уроки приглашаю. В торговом деле грамота нужна… чтоб хоть вывеску правильно написать. — явственно намекая на надпись у входа в лавку, ехидно предложила Ада.

— Благодарствую. Мне хватает, а домочадцам моим и вовсе без надобности — их дело волю мою сполнять. — Остап Степанович обидчиво поджал губы. — Я, ясная панночка, государям нашим не указчик, а токмо мужика бить треба. Ибо есть он быдло, а скотина, якщо небитая, так обленится да изнахалится, шо и власть предержащих почитать перестанет. Тому якщо грамотных и впрямь бить нельзя, так звыняйте, учебу я вам тут учинять не дам.

— Вы лишаете деревенских образования, а потом они у вас… в ведьм верят! — порохом вспыхнул Ингвар. — Да и вообще… вы деревне не хозяин!

— А хто ж я? — искренне удивился Остап Степанович. — Подати за всю деревню вношу, потим вже сам з мужичков збираю. Землю в аренду взять — у меня, подработать на пристани — тэж, товару в лавке в долг — знов до мэнэ. Хто ж хозяин, як не я? Зато порядок: ни волнениев, ни недоимок! А що до ведьм… так поди в них еще, не поверь!

Глаза Ингвара полыхнули фанатичным огнем, он открыл было рот…

— В ваших словах немало разумного! — томно протянул Митя. — Я про битье… Вы ж и сами, если не ошибаюсь, крестьянского сословия?

— Думаете, меня-то не били, панычу? — вскинулся хозяин дома. — Я ведь из бывших крепостных Шабельских! К самой сестрице старого пана ще маленьким був в казачки взят, потим и в доверенные вышел. Багато чого об ее делах знал: а все едино, шо не по ней — под хлыст, на конюшню. И правильно! От того потом и сам в люди выбился, и мужиков держу во как![17] — он потряс сжатым кулаком. — А от свободы мужичью зло. При покойном-от государе дали свободу, так нет, шоб кланяться и благодарить, бунтовать вздумали! Землю им подавай! Може, их ще булками сладкими кормить, покы они полежат трохи? А панночку-то мою, тетеньку батюшки вашего, Родиона Игнатьевича, значится… вбылы панночку! Як щас помьятаю: стоять они на крылечке высоком, и дедушка ваш с бабушкой, и батюшка с супружницей — уже и вы, Петр Родионович в ту пору народились, да только матушка вас в доме, с нянькой оставила… ну и тетушка, та впереди всех, як положено. А под крыльцом мужичье — злые, с вилами, с дрекольем, оруть… А только она на них як глянет — они и притихли. Говорить зачала, стыдить… а тут — пиф-паф! Она с крыльца-то — брык! Мы подбежали, а она в пыли лежит — и дырочка черная, махонькая, точно меж бровями, да крови струйка! Як есть мертвая! Поверить невозможно!

«В ведьм — верите, а что женщина с дыркой во лбу умерла — поверить не могли? А ведь Петр в конюшне как раз и говорил о „старой ведьме“, что „эгоистично“ попала под пулю» — подумал Митя.

— Двадцать лет як тетенька-от померла, вот и нет вашему семейству счастья! А все мужичья свобода. Давайте, вчить их, панночка, може, они ще кого вбьют. — торжествующе заключил Остап Степанович, и сложил руки на пузичке, всем видом показывая: что хотел — доказал, попробуй — оспорь!

«Всякие семьи видал, но чтоб покойная тетка… или как там Капочка с Липочокй говорили… бабочная тетушка… составляла всеобщее счастье? Разве что от нее ожидают богатого наследства? Но тогда для счастья живая тетушка не нужна, а вовсе даже наоборот» — снова подумал Митя.