Фабрика мертвецов

Вот только какой из Митьки наследник сыскному роду, коли он отцовское дело… пусть не дело Крови… но дело жизни – позором считает!

Пока жива была Рогнеда, Митей занималась она. Сына он видел по вечерам, ежели, конечно, не оставался ночевать на службе. Рогнеда приводила малыша в кабинет, где тому разрешалось трогать вещи и книги, смотреть отцовские ножи и паробеллум и даже забираться к отцу на колени. Да, изрядно времени мальчишке уделял, изрядно, бывало, и до получасу проходило, прежде чем его забирала гувернантка и они наконец оставались с женой наедине.

Аркадий Валерьянович мечтательно улыбнулся – счастливое было время! Тем страшнее стало, когда жена как-то вдруг, в одночасье, угасла, будто невидимая рука просто взяла да и вынула из нее жизнь, оставив их с Митей одних. Помнится, тогда он растерялся, не зная и не понимая ничего: что делать с домом, с хозяйством, с Митькиным наследством… с самим Митькой, наконец? Четырехлетний сын его измучил: все жался, цеплялся, норовил повиснуть, прижаться, ревел, когда отец уходил, и, главное, спрашивал! Спрашивал и спрашивал! «Где мама? Когда вернется мама?» И что он мог ответить? Вот и сбегал на службу – там, по крайности, знал, что делать, а азарт очередного полицейского расследования мгновенно избавлял от растерянности и глушил боль. Иногда приходилось Митю брать с собой – бонны с гувернантками после смерти Рогнеды у них не приживались, сбегали в явном страхе, не иначе как перед службой хозяина. Иногда ему, впрочем, казалось, что это Митя выживал их из дома, – с такой умиротворенно-довольной физиономией после бегства очередной мадемуазель он брал отца за руку и шествовал вместе с ним в присутствие. Но это, конечно, была глупая мысль – что взрослым женщинам мог сделать четырех-пятилетний малыш? Но и держать такого маленького ребенка в полицейском участке тоже было не дело – вспомнить, какого страху он натерпелся, когда шестилетний кроха-сын остался в участке один на один с арестованным вором. Что вор из запертой камеры сбежал, Бог с ним, счастье, что Митюшу не тронул!

Так что каждое предложение Белозерских отпустить к ним Митю Аркадий Валерьянович принимал с радостью. Сперва на лето погостить, потом почти на год, когда он во время холеры по губерниям носился, а уж стоило Меркуловым перебраться в Петербург, Митя у родственников жены, почитай, дневал и ночевал. И вырос… светским хлыщом.

А ведь Белозерских Аркадий Валерьянович уважал: и братьев жены, и княгиню, матушку их, женщину нрава строгого. Только вот у Митьки в голове вместо дела наряды, прямо как у барышни, да светские развлечения. Как такое вышло? Он даже с жениным братцем-князем об этом заговорил, а тот только усмехнулся мрачно в ответ да отмолчался – и понимай как хочешь!

Ну почему Митька не может быть… хотя бы как Ингвар? Умница парень, брату помощник, никаких с ним хлопот! А Митька ничего понимать не хочет! У отца дело важное, убийство – двойное! – тут не до глупостей…

Аркадий Валерьянович зло ткнул кулаком подушку и резко сел на взбаламученной кровати. А ведь Штольц тоже господин занятой, и пусть дела его и не так важны, как сыск… но братца небось сам воспитывал, не ленился. Аркадий Валерьянович пнул подушку еще раз и принялся быстро одеваться. Сын у него один, и он не отступится! Вот прямо сейчас пойдет и поговорит с мальчишкой, и не как вчера, а… пока не поймут друг друга! Хорошо бы, чтоб побыстрее поняли… и тогда можно будет спокойно заниматься убийством и только убийством, не отвлекаясь на… душевные тонкости.

Возле отведенной Мите комнаты он остановился. В свое время покойная супруга изрядно натаскала его в домашнем этикете, но даже сейчас ему случалось теряться. В двери в своем доме что прислуга, что домочадцы входят без стука – ибо даже за закрытыми дверями не может происходить ничего такого, чего нельзя было бы показать каждому. Но сейчас они в чужом доме, и Митя уже не совсем ребенок… скоро и юношей назвать можно будет… А с Митькиным преклонением перед этикетом ошибешься – и весь разговор насмарку.

Аркадий Валерьянович помялся еще немного, наконец нажал на ручку двери и тихонько позвал в приоткрывшуюся щель:

– Митя… Ты спишь? Мить… – Он аккуратно заглянул в комнату… после чего все мысли об этикете вылетели у него из головы и, распахнув дверь во всю ширь, метнулся в комнату. – Митька!

Комнату заливал странный свет – лишь через мгновение старший Меркулов понял, что к дневному свету примешивается неестественно яркий свет свечи Яблочкова, разожженной на столе. На брошенном посреди стола листе в геометрически правильном световом круге лаково поблескивала чернильная лужица. На кровати никто не спал – покрывало так и осталось несмятым. Мити в комнате не было.

Первая мелькнувшая мысль – «Сбежал! В Петербург!» – заставила Меркулова-старшего досадливо скривиться: теперь гнаться, возвращать, пойдут слухи… Ну почему он не видит от сына ничего, кроме позора!