Фабрика мертвецов

Бах! По груди точно бревном навернули. Глаза затянуло кровавым туманом… а внизу была чернота. Митя судорожно моргнул и понял, что лежит грудью на колодезном срубе, заглядывая в стоящую внизу угольно-черную воду.

Вода в колодце вскипела и ринулась ему навстречу.

Блуп! Вода была как ледяная оплеуха. В последний момент его рванули за шиворот. Столб воды взвился из колодца, обдал вымораживающими брызгами и рухнул обратно.

– На ногах держись! – скрипуче рявкнула мара.

Митя почувствовал спиной ее острые, как шилья, лопатки… и понял, что стоит у колодца спиной к спине с мораньей нежитью.

– Чужие! Чужие! – Два голоса казались сотнями, тысячами голосов. Призрачная стена из стремительно вертящихся детских лиц придвинулась совсем близко. Бесчисленные рты вопили: – Воры!

Митю окунуло в холод и тут же в жар, какой бывает только в жерле вулкана. Это ему казалось, что после пережитого он никогда больше не испугается боли?

– Мне больно! Больно! Мне! – вдруг за спиной у него заверещала мара… и он увидел, что по ее рыжим волосам струится огонь. – Что за мертвяки такие? – С жутким визгом она всадила когти в летящее ей навстречу детское лицо, с треском распорола его от уха до уха.

Лицо лопнуло… тут же сменившись новым.

– Не мертвяки! – только и успел выпалить Митя.

Удар кулака разнес несущихся на него девочку-мальчика не хуже когтей мары… и столь же безрезультатно.

– И-и-и-и! – Детские лица вертелись вокруг, снова сливаясь воедино – в мальчика и девочку, плечом к плечу, висок к виску.

Дети взмыли в воздух и ринулись на него. Удар, еще удар! Они налетали снова и снова, врезались в грудь, в живот, в плечи. Митя пытался отмахиваться, но все удары вязли в лунном сиянии. Очередная атака швырнула его на колодезный сруб. Он едва успел ухватиться за крошащееся под руками дерево. Опять толчок… его перегнуло через край…

– Об колодец он споткнулся – бух! И в воду окунулся! – прошептал детский голосок в одно ухо.

– Вынырнул, рукой взмахнул – плюх! И насмерть потонул! – прошелестел голосок в другое…

Яростно сияющий сгусток лунного света ринулся на него, растворяя весь мир в нестерпимом блеске, и последнее, что Митя видел, – две пары глаз, озорных, как у детей, задумавших шалость… и равнодушных, как у богов.

– Аааааа-ахххх! – И эти глаза замерли прямо перед ним в совершенной неподвижности.

Мгновение детишки висели над обреченным и вдруг с пронзительным криком метнулись к дверям дома.

Банг! Лунный сполох ударился о запаянную Митей дверь. Он был неслышен, неощутим, но дом-крепость содрогнулся. Банг! Банг! Лунный сполох метался, все колотясь и колотясь в двери, и в его судорожных рывках были непередаваемый ужас и отчаяние.

– Ииииии! – Двухголосый вопль располосовал трепещущий воздух, и лунный блик попытался дотянуться до окна.

Подскочивший Митя врезался в него всем телом. Ему показалось, что его окунули в кипяток и в ледяную реку, в боль и в бесчувствие, в кипящий ураган и в пустое, лишенное воздуха пространство… Он чувствовал, что умирает, но каким-то чудом вцепился в этот лунный свет, удерживая его. И нащупал тонкие детские пальцы, которые яростно дергались, пытаясь выскользнуть из его хватки.

– Что ты делаешь? – Хлеща крыльями, мара упала сверху.

– Не пускай их в дом! – закричал Митя.

– Почему?

«Вот ведь… Мара – а девчонка!»

Он в ярости рявкнул:

– Потому что им туда надо!

Как будто могла быть другая причина! Враг чего-то хочет? Сделай так, чтоб не досталось!

Пылающий меж его ладонями свет рванулся, просачиваясь сквозь пальцы, как вода, детские лица мелькнули сквозь марево, и лунное сияние взмыло вверх, к окну… Широко распахнутыми крыльями мара перегородила оконный проем и зашипела, скаля клыки. Сияющий сгусток скользнул к другому окну – мара метнулась тоже. Они танцевали перед фасадом – сверкающее серебристое облако, очертанием напоминающее две тесно прижавшиеся фигурки, и тонкая, как штрих карандаша, мара в ореоле черных крыльев. Они метались отчаянно, но мара успевала, успевала, успевала, точно чутьем угадывая, куда кинутся детишки.

Смутные образы рассыпались следом за ними, призрачные изображения на миг зависали в воздухе… Неспешно шагающие меховые горы – мамонты! Грохот обтянутых кожей барабанов! И двое детей, ничего не видящих – их веки зашиты, ничего не слышащих – даже рев рогов не может поколебать их спокойствия, – безучастно шли сквозь толпу людей в шкурах. К яме. Длиннобородый седой жрец, взмах копья… Наконечник с хрустом вошел в висок мальчишке, пробил насквозь и вышел… из виска девочки. Они рухнули в яму, вдвоем, соединенные навеки одним ударом. Люди вокруг ямины заорали, потрясая копьями, их вопль отразился от небес. И сыпались, сыпались в ямину меха и шкуры, костяные ожерелья и наконечники стрел – прямо на вытянувшиеся на дне детские тела. Плечом к плечу, виском к виску, в медленно разгорающемся вокруг лунном блеске…