Фабрика мертвецов

Разбираться было некогда. Скелет, на который он обрушился сверху развалился на части, острые обломки костей впились в колени и ладони, а подпрыгнувший, как мяч, череп впился в плечо, вырывая клочья из подбитого ватой сюртука. Митя заорал, теперь уже сам не понимая, от ярости или страха, выдернул из лацкана булавку от шейного платка и с криком: «Я не хочу этого делать!» – вогнал серебряную иглу в пустую глазницу черепа.

И почувствовал, как тонкое острое лезвие… вонзается в его собственный глаз.

Глава 43 Прах к праху

Боль, чудовищная боль… Кровь выплескивается из глазницы, заливая лицо, словно его накрыли алым платком. Пропадает зрение, слух, осязание, остается только боль и ощущение, что серебряное лезвие уходит в глазницу все глубже… Вонзается прямо в мозг, мгновенно расколовшись на десятки… нет, сотни… нет, тысячи тонких и безумно острых игл. И эти иглы рыбками скользят по сосудам и венам, прошивая его разум и тело сверкающей сетью.

– Батьку! Шо це? – дергая скачущего на колодезном срубе Бабайко за рубаху, в ужасе взвыл его старший сын.

– Шо… – тот яростно обернулся, собираясь прибить некстати влезшего наследника, и так и замер со вскинутым кулаком.

Валящие из подвалов мертвецы замерли, как были, – в прыжке, на бегу, оскаленные, с выпущенными для удара когтями, точно враз окаменев. А под распахнутым окном стоял беглый паныч, полицейский сынок. У ног его лежал рассыпавшийся на мелкие кости мертвяк, вокруг медленно и плавно раскручивалось нечто вроде тончайшей темной вуали…

Из глаз паныча тонкими струйками текла чернота.

Запрокинув голову паныч зашелся в крике… но из его разинутого рта не вырвалось ни звука. Вместо этого из глотки ударила струя черного дыма! С небес ответил торжествующий скрипучий клекот, и крылатый женский силуэт зловещей тенью располосовал ярко-голубое утреннее небо.

Митина кожа высохла, обратившись в темный прах, и осыпалась, топя его в запредельной, разрывающей боли. Он рассыпался, точно сделан был из песка, но чувствовал, как отпадает каждая крупинка его плоти. Перед глазами чернота сменялась ослепительным белым светом. Черный, белый, черный… и боль, боль, боль!

Плоть его стекала с костей, сочилась из глаз, ушей и рта, зависала в воздухе… И вдруг завертелась вокруг сплошным черным коконом, отделяя его от всего: забитого мертвяками подворья, отца, его спутников, деревни за оградой… мира, людей, неважно, живых или мертвых. Тонкий излом серебряной молнии прошил кружащийся вокруг него кокон – точно драгоценная нить невесомую вуаль, а с небес грянул скрипучий хохот. Серебряные молнии принялись стрелять одна за другой, они становились шире, шире, шире, вот уже танцевали вокруг него, точно обезумевшие змеи, переплетая непроницаемую тьму с нестерпимым блеском…

Кокон ринулся на заключенного внутри мальчишку, облепил плотно, как кожа… Мите казалось, что его завернули в лист раскаленного металла и кости плавятся, стекая горячими каплями, будто восковые. Он закричал – и кричал, кричал, кричал, пока раскаленный поток не хлынул ему в глотку, начисто выжигая внутренности… И рухнул во тьму.

Без сил, без мыслей, без ощущений… Без боли. Вокруг была тьма, тьма и покой, и они… она смотрела на него тысячей тысяч глаз: выжидательно, оценивающе и словно бы с некоторым сомнением, но и… с надеждой. Хотя какие сомнения и надежда могут быть там, где только покой?

Ощущения начали возвращаться, робкой струйкой просачиваясь обратно в тело… И первое, что почувствовал Митя, было тепло – точно огромная, но мягкая и нежная ладонь подхватила его, и все тот же женский голос проворчал:

– Давай уж возвращайся, ежели не хочешь, чтоб тебя там съели.

– А хоть бы и съели, – с угрюмой неукротимостью пробормотал Митя и услышал в ответ короткий и почти беззвучный смешок – словно самой тьме стал забавен маленький человечек.

– А хоть бы и так, – неожиданно согласилась тьма. – Все едино.

Тьма обратилась в вихрь, Митя стремительно понесся вперед и… грянулся с невероятной, запредельной высоты… А может, вылетел из-под земли, будто его выплюнуло?

Мрак раздернуло перед глазами, как театральный занавес. Митя взвыл от острой боли в ладонях и коленках… и уставился прямо в мертвые глазницы черепа, в одной из которых торчала булавка для шейного платка.

– А-аххх! – протяжно выдохнул он. – За такое… положена хоть какая-то награда!

Митя прислушался к себе, вспоминая рассказы кузенов о силе, которая приходит один-единственный раз. И понял, что те вовсе не преувеличивали. Наоборот, еще и недоговаривали. Что ж, очень своевременно вышло. Более чем.

Митя криво усмехнулся… и пальцы его сомкнулись на булавочном навершии в виде то ли серпа, то ли полумесяца.

Бабах! Он с грохотом захлопнул дверь в дом, наскоро чиркнув по косяку булавкой, – и деревянную створку будто приварило к косяку. Никто больше отсюда не выйдет.

Зажимая посеребренное острие меж пальцами, на манер кастета, Митя кинулся на войско мертвецов.