Фабрика мертвецов

Кучки полусгнившего тряпья у колодца не заставили его остановиться – мало ли тут мертвяков валяется… И только отойдя на пару шагов, он обернулся и стремительно пошел, почти побежал назад. Они лежали там все: убитый Бабайко сын, его младший брат и оба зятя… и последним, глядя в небеса пустыми неподвижными глазами, – сам Бабайко. И узнал-то лавочника Митя только по вышивке на рубахе: пухлые щеки опали, повиснув складчатыми курдюками, живот провалился до хребта, будто сдувшийся воздушный шар, а нос, наоборот, заострился.

– Когда мы вошли, они были уже мертвы, – вопросительно поглядывая на Митю, сказал Свенельд.

– Он принес в жертву сына. Собственную плоть и кровь, – выдавил Митя. – Сам сказал: берите! Вот они и взяли. Всю. Всю плоть. И всю кровь. Наверняка там, в доме, – он мотнул головой в сторону осыпающихся развалин, – и дочерей найдем.

Вспомнились выскочившие из дома баба с ребенком – значит, не родственники. Повезло им.

– Кто – они? – нетерпеливо спросил отец. – Кто взял?

Митя снова кивнул на развалины. Сил ворочать языком не осталось, слабость накинулась как мазурик из засады, подломились ноги, так что он обессиленно плюхнулся на бортик колодца, заработав очередной гневно-презрительный взгляд Ингвара. «Чем этот колбасник недоволен на сей раз?» – подумал Митя и тут же обнаружил, что уселся совсем рядом с мертвецами. Зло дернул подбородком: его соседство не смущало, а Ингвар – как угодно.

– Внизу? – деловито спросил отец и на Митин слабый кивок обернулся к немцу. – Свенельд Карлович, вы не могли бы…

Ковши паробота принялись медленно и аккуратно раскапывать развалины. Сыпалась древесная пыль, раскатывались чурбаки, из ковша вываливалась то золоченая ножка стула, то медная кастрюля. Очередной взмах ковша открыл буфет – от него осталась лишь половина, перебитые полки топорщились ломаной щепой, а в глубине стояла знакомая бело-голубая фарфоровая чашка с монограммой их поместья. Хоть обратно забирай. Митя криво усмехнулся.

Ковш паробота вгрызся в остатки стены, и вскоре из-под груды древесной трухи выглянул край настила из цельных бревен, золотистых, ровно только что ошкуренных. Еще пара взмахов ковша, и обломки просыпались в открытый люк в подпол. Уводящие вниз ступеньки терялись в темноте.

Отец и Свенельд Карлович переглянулись.

– Сомневаюсь я, что у него там бочки с квашеной капустой хранились.

Свенельд Карлович кивнул. Паробот запыхтел, пуская пар из сочленений стальных лап, уперся в землю могучими ножищами… Край его ковша подцепил бревно и принялся выковыривать, точно как выковыривал камни из заброшенной пашни. Пыхнуло, хрустнуло, выломанное из настила бревно с грохотом отлетело в сторону. По бревнам пробежал серебристый свет – стремительно, как огонек по пропитанному керосином фитилю, прокатился от края до края, рассыпался ледяным фейерверком, стрельнул разок-другой мелкими искрами и потух, исчезнув, точно и не было. Бревна начали стремительно темнеть, запахло гнильем.

Не выдержав, Митя колупнул ближайшее и оторвал длинную щепу, тут же осыпавшуюся в пальцах горстью мокрой трухи.

– Митя! – гневно рявкнул отец. – Хватит уже доказывать!

– Там никого живого нет… – повел плечом Митя. – И неживого тоже…

Ковши паробота смахнули уложенные бревна, как крышу с собачьей будки. Автоматон так и застыл, задрав к небу «лапы». Свенельд Карлович приподнялся в седле…

– Только полностью мертвое, – закончил Митя.

– Могильник. – Шепот Штольца упал с высоты паробота, точно кирпич с крыши.

Земля под бывшим домом Бабайко была словно расчерчена на крохотные клетушки-комнатки из вертикально вбитых чурбачков. В каждой в окружении скудной утвари – полузасыпанных землей битых горшков и обрывков ветхих тканей, скорчившись и поджав колени к груди, лежало по скелету, а порой и по два-три. И только посредине, в самой глубокой и просторной из ям, лежали двое. Окутывающие маленькие, ясно, что детские, скелеты меховые одежды, густо расшитые костяными бусинами, казались новехонькими, точно вчера сшитыми – ворсистый мех трепетал под налетевшим ветерком. Скелеты лежали бок о бок, склонившись головами друг к другу и прижавшись так плотно, будто срослись. И там, где их виски соприкасались… торчала рукоять ножа. Посеребренное лезвие вошло меж черепами.

– Кто… что это? – стоя на краю провала, прошептал отец.

– Боги, – тихо шепнул соскользнувший из седла паробота Свенельд Карлович.

– К… какие еще… – Таким растерянным Митя отца никогда не видел.

– Местные, – вздохнул Свенельд Карлович. – Племенные… Я, конечно, всего лишь любитель, – он смутился, но продолжил: – Но по особенностям захоронения, манере трупоположения, грубой керамике… видите, даже без гончарного круга, на плетеную основу глину лепили… могу сказать, что… здешний могильник старше не только христианства, но и Чтимых Кровных Предков вашего народа: Сварога, Даны, Макоши…

– И… что? – не понял отец.