Фабрика мертвецов

Отец взобрался в седло и бережно потянул рычаги. Пусть и с неприятным клацаньем, но автоматон ожил.

– Вы молодец, Ингвар! – радостно крикнул отец, выводя автоматон на дорогу.

«Для этого плебея у отца похвала нашлась, не то что для родного сына. Да если бы не здешняя дорога, пароконь бы и шагу не прошел!» – глядя на шумно припадающий на переднюю ногу и то и дело брызгающий кипятком автоматон, скривился Митя.

– Я так понимаю, с Ингваром ты тоже не поладил? – Скрежещущий отцовский автоматон поравнялся с Митиным. – Да что с тобой такое? Солнышко светит, мы выжили… а могли ведь остаться тут, как те двое несчастных…

«И тоже потом восстать?» – мелькнула мысль, и Митя тряхнул головой: даже думать о таком было омерзительно – до тошноты, до ледяной ломоты в костях.

– Если уж вы сами понимаете, что тут опасно, отпустили бы меня в Петербург, к бабушке, – сквозь зубы процедил он.

– Бросишь меня? За бабкину юбку прятаться побежишь? – помрачнел отец.

– Я думал, вы сами хотите защитить своего единственного ребенка, – сладко протянул Митя.

– Какой ты ребенок! Шестнадцать скоро, дед твой покойный в этом возрасте уж в сторожах ходил, а к семнадцати околоточным надзирателем стал. Времена тогда, конечно, другие были, ну да какая разница! Неужели тебе самому не интересно, кто за всеми здешними делами стоит?

– Совершенно не интересно, – равнодушно бросил Митя и злорадно подумал: «Тем паче, что я-то знаю… а не скажу! И плевать, что это глупо! А постоянно сына попрекать, теперь вот тем, что я не околоточный, – это хорошо? Сами докапывайтесь! Мне сейчас только одно интересно – я со всех окрестных помещиков сорочки переношу, пока мы багаж со станции получим? Может, уж проще сразу новых из Петербурга заказать, все быстрее станет?»

Он ускорил пароконя, стремительно обгоняя искалеченную машину отца.

– Только о тряпках и думаешь, чисто девица! – крикнул тот вслед, но Митя уже умчался вперед.

Пугнул каурого урядника, обогнал паротелегу мстительно швыряя пыль из-под копыт в лицо Ингвару И понесся дальше клацающей механической рысью. Дорога поднималась в гору, Митя бросил пароконя вперед, взлетел на пригорок – и рванул рычаг автоматона так резко, что чуть не вылетел из седла.

– Что? – Каким образом отец на своем покореженном пароконе оказался рядом, обогнав остальных, Митя не знал и не интересовался. Он только поднял руку указывая вперед, но отец уже и сам видел.

Впереди был перекресток – дорога, по которой они ехали, встречалась с другой, поуже, но такой же гладкой и ухоженной во всем… кроме перегородившей ее разбитой телеги. Обыкновенной, не паровой. Борта телеги выломали, так что во все стороны торчали острые щепы. Искореженные оглобли висели лохмотьями, будто их погрыз гигантский кролик. И никого – ни возницы, ни лошадей. Только странно знакомые ящики и баулы вывалены в дорожную пыль.

Не дожидаясь отца, Митя тронул автоматон и подъехал к телеге. Большинство коробок оказалось вскрыто – не ножом, а будто их когтями рвали или грызли. У тележного колеса натекла темная лужа. Над ней, сыто звеня, кружили мухи. Земля вокруг была так взрыта, что не поймешь, кто тут топтался. Только у края лужи четко отпечаталась босая ступня – детская.

– Да… – сказал подъехавший сзади отец.

Молчаливые Ингвар с братом стояли у него за спиной – им явно было не по себе. Урядника и вовсе не было видно.

– Да… – Отец нагнулся к распотрошенной коробке и вытащил из нее завернутую в солому паровую яйцеварку. Следом выпала механическая кофемолка с отломанной ручкой. – Это наши вещи. Я просил начальника станции, чтоб он при первой же оказии отправил. Сдается, это она и была. – Он склонился над другим ящиком и зло хмыкнул, глядя на осколки стекла и обломки проволоки. – Оборудование, что я привез из питерского департамента, вчистую разломано! Ящик с книгами и амулетами тоже.

Митя выпрыгнул из седла и бросился к громадному дорожному сундуку, больше похожему на шкаф. Рванул крышку – безжалостно, с мясом выдранные замки только жалко клацнули. Крышка отлетела в сторону, обнажив отделанное кожей нутро – с вешалками для сюртуков и брюк и ящиками для белья. Митя замер.

Все его сюртуки были безжалостно иссечены: без рукавов, с раскромсанными полами и изувеченными воротниками. Панталоны будто растягивали, а потом рубили шашкой пополам, одни за другими. Митя дернул ящик с сорочками – ременная ручка осталась у него в руке. Рыча и обламывая ногти, он потянул ящик на себя… и под ноги ему посыпались посеченные белые лоскуты.

– Эта была французская, – сжимая в кулаке откромсанный с чудовищной яростью манжет, прошептал он. – Лионский шелк. – И вдруг издал протяжный вибрирующий смешок.

Отец и Штольцы поглядели на него с одинаковой брезгливой жалостью, кажется, принимая смех за истерику. А Митя уже хохотал в голос – потому что теперь он знал не только про Остапа Степановича, который стоял за разгулом навов в окрестностях и за убийством путейца с сыном наверняка тоже. Он знал и тех, кто стоит за самим Остапом Степановичем!