Фабрика поломанных игрушек

— Не выясните… — замотала головой девушка — кривенькие косички задрожали. В глазах снова навернулись слёзы, стали капать, исчезая в черноте материи. — Мне имя дали в российском консульстве Израиля… точнее, я сама выбрала, когда паспорт оформляли, и… фамилию… придумала…

Она опустила повинную голову.

Щербаков несколько секунд в тупом недоумении смотрел на затылок девочки, молча соображал. Затем его прорвало:

— Как? Так ты… не графиня? — воскликнул Вениамин, не сдержался, захлебнувшись от благородного негодования, почувствовал, как мир переворачивается, все мечты летят прахом. — Как же так? Не Апраксина?…

— Нет… просто на ум пришла первая попавшаяся… — слёзы девушки полились ручьём.

Гневное возмущение клокотало внутри Щербакова. Он не мог найти нужных слов и только учащённо дышал, бросив ручку, обхватив голову, уперев локти в стол. Его будущее рушилось на глазах. И кто в этом виноват?

Задница в галифе и пустое ведро внезапно одержали окончательную бесповоротную победу.

Вениамин вспомнил, как лебезил перед «графиней» в аэропорту и мечтал жениться, пока ехали в машине, мысленно разбрасывал у ЗАГСа цветы и денежную мелочь. Стриптиз откладывался на неизвестный срок. Что же теперь, получается — зря старался, ручку целовал, французский язык вспоминал: «Же ву при де сартир… же ву при де сартир!..» Вот тебе и сортир…

Немного успокоившись, Вениамин потёр немеющую правую ладонь.

Появилась злость на эту наглую пигалицу, задурившую мозги не только ему с начальником, но и московскому министру. Захотелось обидеть:

— Петрова или Сидорова тебе на ум не пришли? Графиней стать решила? — с явной издёвкой подначил он. — А генерал что, тоже не знал? Исто-ри-че-ска-я ли-чность! Бе-ре-ги-те е-ё!

Мария вскинула голову и смахнула последние слёзы, стала оправдываться:

— Я и не хотела графиней становиться, это вы сами так решили, придумали. Я и генералу говорила, но ему всё некогда было, — девушка достала платок, стала снова прикладывать к глазам, — он каждое утро на Мёртвое море ездил, твердил, что военные раны лечит, а по вечерам трезвым не бывал… Так что?… — Голос её неожиданно окреп: — Раз я теперь не графиня, вы мне и помогать не будете? На улицу выгоните из гостиницы? Давайте, давайте, пойду милостыню просить или в проститутки…

Вениамин растерялся — в голосе подопечной к концу речи зазвучали стальные нотки. Это было так неожиданно, что пришла мысль — не затягивают ли его в какую хитрую игру? С опаской посмотрел на дверь, точно кто-то мог подслушать. Появилась настороженность — вдруг она с генералом успела сдружиться, и это — элементарная провокация, проверка? Хотят посмотреть на профессионализм питерских сотрудников? Он вспомнил свою третью жену Раду, последующие от неё неприятности. Снова подстава? А может, жена-прокурорша из Кировска вспомнила? По коже пробежал холодок — не такая уж эта девочка простушка. Но стоило из-за этого так глубоко маскироваться — летать в Израиль?

Зарёванное лицо перед ним, невинные глазки в обрамлении слипшихся ресничек отметали любой дурной умысел.

Вениамин вздохнул. Стало жаль девушку просто по-человечески, обида ушла, уступив место совестливости. Подумал, что на Мёртвое море и он бы не отказался съездить.

Повернулся и придвинулся стулом ближе, протянул руки, положил Марии на плечи, успокаивая:

— Ладно тебе! Не расстраивайся, я пошутил. Но как же мы будем искать твоих родственников? — интерес к наследству иссяк бесповоротно. Щербаков увидел перед собой обычную гражданку — потерпевшую, каких в стране тысячи, каким помогал каждый день, работая на территории и здесь, в главке.

Мария пожала плечами. Закрыла ладошками глаза, согнулась, упёрла локти в колени, но всхлипывать перестала.

— Вот так да… — Вениамин задумался, почесал макушку. Похоже, дело упростилось. Если сообщить генералу, что она никто, так и вовсе забудут, разрешат материал списать в архив. Но что-то неприятное коробило по душе. Девушка права. Как-то это гаденько получается: если графиня — стараемся, ищем, а просто девушка, так иди себе с Богом, жива-здорова — не мешай работать. Всё же решил долг милиционера выполнить до конца, быть беспристрастным: — Ну хоть что-то ты помнишь? А в Тель-Авиве что делала?

Девушка подняла лицо от ладоней, помотала головой и неожиданно затараторила:

— Конечно, помню, что делала, конечно, — в голосе зазвучала обида, она с отвращением передёрнула плечами, — что похищенные девушки делают в рабстве? Может, пирожными с мороженым объедаются? Неужели непонятно? Эти мерзкие физиономии, они так и стоят у меня перед глазами, грязные волосатые ручищи под юбку лезут. Фу… Каждую ночь приходят во сне, подкрадываются, окружают, болтают на своём мерзком языке, начинают лапать… А потом вроде ссора, звон посуды, крики, что-то случилось — очнулась в больнице, даже не знала, где я.

— Так, может, ты в Израиле и родилась? Упала с велосипеда и головой стукнулась? Там же бывших русских полно.

— Не… я помню, что в Ленинграде жила, друзья — все русские. В центре — река большая, мосты…

Щербаков горько вздохнул и покачал головой.