Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы

На другой день после моего письма приехал ко мне Л.В. Д[убельт], был учтив и любезен, но заметил, что Алеша харкал кровью до ареста, и объявил притом, что граф А.Ф. О[рлов] послал его к С.А. К[окошкину] с выговором и с изъявлением надежды, что этого впредь не будет. Я дал почувствовать, что это решение для нас неудовлетворительно, и на другой день написал к нему следующее: «При посещении, которым В[аше] Пр[евосходительство] удостоили меня вчерашнего числа, был я в таком сильном душевном волнении, что не догадался справиться с отпуском моего к вам письма, в котором говорил об известном вам происшествии. В нем сказано: “Я нашел сына моего оскорбленным, осрамленным пред публикою, расстроенным в здоровье, бледного, исхудалого, харкающего кровью”. Из сих слов отнюдь не следует, чтоб я называл кровохарканье последствием нанесенной ему обиды. По точному их смыслу, оно могло быть и прежде, и после. Впрочем, болезнь, причиненная человеку неприятностью, может назваться несчастием, а как наименовать поступок того, кто обременяет обидами и оскорблениями страждущего, больного и притом совершенно невинного человека, и потом, для прикрытия своего самоуправства, дерзает употреблять во зло священное имя Августейшего Наследника Престола? – Повторяю сказанное мною в прежнем моем письме. Мы не жаловались и не будем жаловаться тем более, что теперь настает необходимость не в споре с полициею, а в сохранении жизни и в возвращении здоровья моему сыну пользованием его за границею. Но не могу скрыть перед вами, что эта кровная обида и оказанное к страданиям нашим равнодушие нанесли моему сердцу мучительную и неисцелимую рану».

Этим дело кончилось. Врет К[окошкин], что он действовал по приказанию Наследника: он говорит это для своего оправдания. Он должен бы был объявить о том при самом аресте; он не мог бы сказать, что смягчает возмездие по просьбе Л.В. [Дубельта]; и граф А.Ф. [Орлов] не мог бы сделать ему замечание. – Теперь я поотдохнул и оправился, но в первые дни ужасно тяжко было.

На днях был у меня Ольхин и рассказал, что ему навязывают Академические ведомости², которые приносят теперь казне убыток, и требуют с него за то 12 тыс. сер[ебром] в год. Я заметил ему, что вместо упадшей газеты он лучше взял бы газету, стоящую на вершине славы и успеха. Он ошеломел от этого замечания и объявил, что готов взять «Пчелу» за ежегодную плату, обеспеченную верным залогом. Дальнейшее производство отложил он до твоего приезда. Я полагаю, что нам ничего не остается иного делать.

Алеша едет завтра и будет у тебя, вероятно, во вторник или в среду. Он удивительно поправился от одной мысли о свободе и путешествии. Дай Бог здоровья тебе, что ты вызвал меня сюда. Я уже бегу в хомуте «Пчелы» и жду, что оседлает меня какой-нибудь жандарм или истопник. Воля их – но не светла.

Прощай, будь здрав и не забывай друга твоего Греча

—

РГАЛИ. Ф. 1231. Оп. 1. Ед. хр. Л. 17–18.

¹ Булгарин очень болезненно воспринял арест А.Н. Греча. В начале июля он писал Р.М. Зотову: «Происшествие с А.Н. Гречем есть случай, который мог быть только <…> в Византии! Степень литератора и журналиста теперь обозначена. – Мы стоим наряду с бродягами, ворами и пьяницами, которых сажают в полицию предварительно, без суда и расправы» (см. выше на с. 324).

² То есть «С. – Петербургские ведомости», издаваемые Академией наук.

85. Н.И. Греч – Ф.В. Булгарину

СПбург. 23 июня 1846

Любезный Булгарин!

Здесь покамест все тихо и благополучно. Я был по особому делу у Л.В. Д[убельта] и узнал, что граф О[рлов] был доволен моим объяснением и извинением, и дело прошло со шквалом. Они, кажется, держат сторону Кок[ошкина] и не хотят, чтобы трогали эту историю. Auch gut!¹

От Алеши имею я сведения только от 16 ч. накануне предполагаемого выезда его из Риги. Он пишет, что пребывание на морском берегу его освежило и подкрепило. Дай-то бог!

Ты знаешь Струйского? Он всю зиму был в Париже и часто бывал у меня. Теперь пишут мне из Бадена, что с ним там, на чужбине, сделался припадок бешенства. После кровопускания он утих, но оказалось, что он сошел с ума².

Другой казус: некто Калержи, шулер и развратник, брат греческого министра, высланный из Петербурга за дерзкие речи, жил в Париже, развратничал и обыгрывал кого мог. Он публично подрался с старшим Голынским на бульваре за девку³. Теперь он растлил насильно приведенную к нему 13-летнюю девочку, найден en flagrant délit⁴ и посажен в тюрьму. Полагают, что ему придется идти на 15 лет на каторгу. Туда и дорога! Величайший подлец и изверг!