Фадеев

Горький переправил фадеевское письмо Леопольду Авербаху. Авербах в это время был «доверенным лицом» у Горького. Горький рекомендовал его в качестве ответственного секретаря в свою любимую редакцию «Истории фабрик и заводов».

Алексей Максимович написал Л. Авербаху:

«Дорогой Леопольд!

посылаю письмо Фадеева, не совсем понятное мне. Нельзя допустить, чтобы он прервал работу над романом».

Еще вчера Авербах уговаривал Фадеева совместно взяться за писание «программных» статей. А теперь ему поручают уговорить Фадеева не браться за это дело. Как поступил Авербах, неизвестно. Вполне возможно, что добросовестно исполнил просьбу Горького. Но остановить Фадеева было уже невозможно: писатель жил своим литературно-критическим замыслом, в полную силу своего таланта и понимания работал над статьями.

В письме Фадеева к Горькому есть одно признание, лишний раз убеждающее в том, как порой сложно, вопреки здравой логике могут развиваться отношения между людьми даже такого ума и проницательности, какими были Горький и Фадеев.

Речь идет об оценке личности Л. Л. Авербаха. Горький сказал немало резких, осуждающих слов по адресу рапповского критика. Не раз и не два защищал честь и достоинство лучших писателей — старых и молодых — от яростных, недобрых оценок Авербаха. Защищал Алексея Толстого, Сергеева-Ценского, Александра Воронского…

Но вдруг в конце тридцать первого года Горький изменил свое отношение к Авербаху. Почему это случилось, кто представил «неистового ревнителя» Горькому в новом свете, остается тайной. Никаких мемуарных свидетельств или документов на этот счет не найдено.

В письме к Фадееву в Гагру, «ругательном» по отношению к автору «Последнего из удэге» (затягивает работу над романом), Горький, неожиданно и для Фадеева, дает положительную характеристику Леопольду Авербаху. Для Фадеева мнение Горького, особенно в тридцатые годы, обладало всеми полномочиями закона. В ответном письме Фадеев спешит сообщить, что он целиком согласен с горьковской оценкой.

Горький сделал еще одну попытку остановить Фадеева. Он направил ему письмо, написанное в полушутливом тоне:

«Дорогой дядя Саша, проклинаю злую муху, которая укусила Вас!

Из группы человеков, коих Вы обвиняете в тяжком грехе «неделания», мне известен лично только один Макарьев, парень — как мне кажется — прямодушный и хорошего ума. И насколько я его знаю, то в социальном малодушии подозревать не могу. Знаю также, что он недавно ездил в пределы Тверской губернии, навестить свою родительницу, а попутно хорошо исполнил одно мое маленькое поручение общественной ценности. Все остальные, поименованные Вами злодеи, неизвестны мне и что они делают — не знаю так же, как не знаю и где они.

Оргкомитет ничего не делает, и это весьма понятно, ибо — осторожно. Гронский — в отпуску, вероятно и все остальные тоже сказали себе «Ныне отпущаеши владыко» или что-нибудь в этом духе. Гнев Ваш на этих людей не совсем понятен мне.

Если Вы бросите писать роман и полезете в драку — это будет дико и непростительно. Всему свое время, хватит времени и для драки, а сейчас Ваша задача — кончить работу по роману. Это Вы и делайте, временно позабыв обо всем остальном…

Ваше предложение издать серию книг, которые осветили бы молодежи нашей условия воспитания революционера в прошлом — имеет совершенно ясную социальную ценность. Книги выбраны Вами удачно, однако — не все. Можно подобрать больше и лучше. Об этом потолкуем при свидании, это — хорошее, нужное дело.