Фадеев

«Саша мне в лицах изображал, как Берия, а в ту пору он уже был главой НКВД, встречаясь с ним на заседаниях ЦК, демонстративно, как бы со зловещим смыслом, сверлил его глазами. Подобная публика страсть как любила такие штучки.

— Я глаза не опускал, — посмеивался Саша, — по думал про себя: посадит или не посадит?!» — пишет в неопубликованных мемуарах Валерия Герасимова.

«Думаю, как это ни странно звучит, что в Сталине было некое сходство в оценках с Фадеевым — в оценках литературы», — это свидетельствует Константин Симонов, очевидец диалогов Сталина и Фадеева в послевоенные, сороковые годы.

Но диалог шел между ними начиная с конца двадцатых годов. Александр Фадеев в этом диалоге не всегда выступал пассивной фигурой, мог и поспорить со Сталиным, противопоставить его мнению свое. Не исключено, как писал Симонов, что в какой-то степени за долгие годы общения мог и повлиять на формирование вкусов вождя.

Мнение соратников И. В. Сталина Фадеев, если на то были основания, оспаривал. М. А. Шолохов запомнил, как на одном из заседаний Политбюро ЦК ВКП (б) Фадеев «осадил» Л. М. Кагановича:

— Лазарь Моисеевич, — сказал писатель, — вы в литературе ни черта не понимаете, а лезете со своим мнением.

Сталин засмеялся. Смех дружно поддержали. Смеялся и Каганович, красный, как рак.

Сталин умел предстать и «душевным», и «советским простым человеком», как писали поэты, даже ярым борцом за справедливость. Только у Сталина решился вопрос о публикации третьей книги «Тихого Дона», первой книги «Поднятой целины», отвергнутой редакцией журнала «Новый мир». Только с помощью Сталина Шолохову удалось спасти вешенских коммунистов, арестованных в 1937 году. Естественно, что у Шолохова, да и не только у него, могло сложиться впечатление, что беззакония в столице и на местах творились вопреки Сталину.

Из книги французского писателя Анри Барбюса «Сталин» миллионы читателей узнавали, что в Кремле, напоминающем выставку церквей и дворцов, у подножия одного из этих дворцов стоит маленький трехэтажный домик. Домик этот (вы не заметили бы его, заверял Барбюс, если бы вам не показали) был раньше служебным помещением во дворце; в нем жил какой-нибудь царский слуга.

На окнах — белые полотняные занавески. Это три окна квартиры Сталина. В крохотной передней бросалась в глаза длинная солдатская шинель, над ней — фуражка. Три комнаты и столовая. Обставлены просто — как в приличной, но скромной гостинице. Столовая имеет овальную форму; сюда подается обед — из кремлевской кухни или домашний, приготовленный кухаркой. «В капиталистической стране ни такой квартирой, ни таким меню не удовлетворился бы средний служащий, — уверял Анри Барбюс. — Тут же играет маленький мальчик. Старший сын Яша спит в столовой, — ему стелют на диване; младший — в крохотной комнате, вроде ниши».

Все это видели и Шолохов, и Фадеев, и бросавшаяся в глаза «пролетарская» скромность в быту Сталина была им по душе.

Анри Барбюс продолжал: «Он соприкасается в работе с множеством людей. И все эти люди любят его, верят ему, нуждаются в нем, сплачиваются вокруг него, поддерживают его и выдвигают вперед… Это самый знаменитый и в то же время почти самый неизведанный человек в мире».

«Неизведанный» — это, пожалуй, самое точное слово.

Творец беззаконий вдруг являл образчики бескорыстия, не брал гонораров за изданные работы (а писал он всегда сам, как уверяли Анри Барбюс и Лион Фейхтвангер). Его примеру следовали и другие партийные руководители, и со временем стало возможным использовать и этот фонд партийной кассы — для присуждения литературных премий, названных Сталинскими, по имени главного вкладчика.

Фадеев знал об этом…

Еще до окончания работы над третьей частью писатель заявил в одном из писем: «…я знаю весь замысел и не сомневаюсь, что в целом роман получится хороший». «Я очень продуктивно работаю, — пишет он матери в январе 1936 года. — Я надеюсь в феврале закончить 4-ю часть. Это было бы вполне «по-стахановски», если бы удалось сдать через месяц-полтора 4-ю часть, когда 3-я только-только выйдет».

Стахановских сроков писателю выдержать не удалось, но недостаточно было бы объяснить это обычными затруднениями. В процессе работы открывались все новые и новые аспекты, требующие освещения, что и задерживало окончание романа. В письме к Э. Шуб от 7 апреля 1936 года Фадеев пишет из Сухуми: «…я все гоню и гоню вперед четвертую часть и совершенно осатанел от работы. Я уже не могу дольше сидеть здесь… а конца части все не вижу, хотя кажется — вот-вот. Нервы так устали, что буквально ничем больше не могу заниматься…