Фадеев

Большое впечатление оставила у Фадеева поездка в пограничный город Либерец, где проходил день смычки антифашистов — трудящихся немцев и чехов.

«Я выехал поездом, битком набитым чешскими и немецкими рабочими, служащими, студентами, учителями, — рассказывал Фадеев. — Только поезд отошел от вокзала Вильсона в Праге, как из всех окон были выпущены красные флаги, платки, ленты и затрепетали по ветру. И грянули песни, но какие! Это были наши, советские песни: «По долинам и по взгорьям», «Песня о Родине», «Марш веселых ребят», «Москва моя», «Если завтра война» и многие, многие другие. Поезд идет в Либерец. На мгновение мне показалось, что это экскурсия москвичей в наши подмосковные Люберцы».

В Чехословакии Фадеев несколько раз выступал на собраниях интеллигенции с докладами о советской культуре и литературе.

Поездка в Чехословакию заложила основы той дружбы, которая до конца жизни связывала Фадеева с народами этой страны, с ее творческой интеллигенцией, писателями.

По возвращении на Родину Фадеев напечатал в «Правде» несколько очерков о поездке, вышедших потом в свет отдельной брошюрой («По Чехословакии»).

Политическая, социальная нетерпимость — характерная черта того времени. И «на баррикадах производства», и в литературной жизни она часто принимала уродливые, карикатурные формы. Товарищ Фадеева Владимир Петрович Ставский в выступлении на общемосковском собрании писателей в марте 1936 года говорил:

«В другом плане неуважение к читателю у писателя — коммуниста Никифорова, который в рассказе «Пустодол» недопустимо для коммуниста любуется колокольным звоном, резвостью колокольной мелкоты…

Никифоров. А чем это плохо? В чем тут формализм?

Ставский. Формализма тут нет. Тут — наплевательское отношение к читателю и, по крайней мере, странное для коммуниста любование колоколами».

Подобные умозаключения вызывали у Фадеева улыбку. Он так и скажет в одном из писем: «я много смеялся…» Но, случалось, этот художественный и человеческий примитив загонял его в тупиковые, безвыходные ситуации, темной трагической краской ложился на дни его жизни.

У него были свои пристрастия, и такие оценки известных писателей и литературных жанров, которые без труда оспорит любой аспирант филологического факультета:

«Я не люблю сатиры, — говорил он той же Евгении Федоровне Книпович. — Только тебе могу признаться. Она всегда мелка. И «Ревизор» Гоголя так же мелок, как «Иван Иванович» Н. Хикмета. Я Щедрина плохо знаю, мне трудно его читать, я устаю, это все непитательно, как горчица. Ее же не хлебают из глубоких тарелок».

С Владимиром Ставским Фадеев дружен с Ростова, они будут вместе работать в Москве, вначале в Российской ассоциации пролетарских писателей, а затем и в Союзе писателей. В 1938 году Фадеев сменит Владимира Петровича Ставского на посту руководителя союза. Впрочем, Ставского, по существу, освободили от должности по общему желанию писателей, уставших от бесконечных заседаний, посвященных чему угодно, но только не литературным делам. «Разумеется, автор этой статьи, — писал Фадеев в заметках «Недостатки работы Союза писателей», — тоже несет ответственность за такое положение дел в Союзе писателей. Но очень трудно изменить это положение, если товарищи, стоящие во главе Союза писателей, попросту говоря, не любят художественной литературы».

Придет время, и В. Ставского даже назовут «палачом советской литературы». Вряд ли это так. Расправлялись с писателями другие «специалисты», но именно В. Ставский до предела политизировал обстановку в литературной жизни. Он был автором «теории», согласно которой литературный критик не может писать о произведении писателя, с которым лично незнаком, не знает его «анкетных данных».

«Почему так? — спрашивал Фадеев и отвечал не без горькой иронии: — А вот почему! Оказывается, можно создать хорошее революционное произведение, будучи человеком идейно чуждым, даже враждебным, — создать его, так сказать, «для маскировки». Вот какими странными «теориями» приходится иным руководителям Союза писателей оправдывать свое незнание литературы, нелюбовь к ней и неумение прислушиваться к коллективному голосу советских литераторов!

По этой странной «теории» наша критика, к примеру, не может высказываться о мировой художественной литературе. Мало ли кто там пишет! Разве со всеми лично перезнакомишься! По этой странной «теории» получается, что настоящее революционное художественное произведение может возникнуть не только как органический продукт революционной мысли и страсти, воплощенных в живых, простых и справедливых образах, а и как продукт обмана.

Только люди, не имеющие понятия об искусстве, привыкшие принимать за искусство черт знает что, смогли додуматься до этакой «теории».

Литературно-общественная деятельность Фадеева расширялась. В 1939 году на XVIII съезде Коммунистической партии он был избран членом Центрального Комитета. Писатели вновь избрали его ответственным секретарем президиума правления Союза советских писателей. Авторитет Фадеева был очень высок.