Фадеев

И когда, несмотря на это заявление, Либединский все же был исключен из партии, Фадеев продолжал поддерживать его и глубоко верил, что он будет в партии восстановлен. Фадеев посылал ему на рецензирование рукописи из журнала «Красная новь» (среди них Либединский открыл «Танкер «Дербент» Крымова). В это именно время благодаря поддержке Фадеева Либединский написал одну из лучших своих вещей — «Горы и люди».

29 июля 1937 года Ангелина Иосифовна Степанова, жена Фадеева, вместе с Московским Художественным театром впервые уехала на гастроли за границу, в Париж.

Гастроли МХАТа в Париже начинались 4 августа и длились по 25-е. Открывались «Врагами» М. Горького, затем сыграли «Любовь Яровую» К. Тренева и 11 августа — «Анну Каренину». Газеты подчеркивали, что в «зале преобладали пиджаки, редко смокинги и немало демократических рубашек — и белые, и красные, настоящий славянский коктейль», «тут собрались все парижские русские». Несомненно было и другое: Театр Елисейских полей в августе 1937 года стал центром притяжения не только для русских эмигрантов. Луи Жуве, Эмиль Фабр, Жорж Питоев, Марсель Ашар с благоговением отнеслись к прославленному театру. Словом, театральный Париж дарил МХАТ своей дружбой и называл его «собранием звезд первой величины». Фадееву довелось видеть самому тот радушный прием, который был оказан русским артистам в Париже…

Вивиан Абелевна Андроникова вспоминала: «До сих пор не могу забыть эту картину: прелестная, тоненькая Ангелина Иосифовна с полуобнаженными руками и длинными пальцами и рядом Александр Александрович… гуляющие по Переделкину. Здесь в Переделкино было их счастье тогда, до войны».

Из писем А. А. Фадеева:

«Мой милый дружочек — Линушка! Я все лежу и тоскую. Но как ни тоскливо, все же для человека, так безумно повседневно перегруженного делами и суетой, в болезни есть своя прелесть: возможность остаться с самим собой, со своими самыми большими, главными мыслями и чувствами. В обыденности это трудно сделать, нужны болезни, войны, потери близких, нужны какие-то сдвиги, потрясения (подобные тем, которые совершились с князем Андреем, прежде чем он увидел высокое небо Аустерлица и понял, что нет ничего значительней и прекрасней). Мне бесконечно грустно. Грустно потому, что я чувствую в себе огромные силы для свершения чего-то очень большого, недоступного другим людям в области своего самого основного дела, а занят другим, убиваю на это силы и не вижу выхода для себя. Здесь так тихо в комнате, я гляжу на небо, на ели, голова, свободная от мелочных забот, такая ясная, она даже еще яснее от температуры, — и так хочется писать, писать «честную прозу и драму». Особенно обидно то, что, в силу ряда условий биографии, именно мне удалось бы, очевидно, наиболее правдиво, глубоко передать наше время, людей — наших сверстников с их подлинными думами, страстями (…).