Фаина Раневская. История, рассказанная в антракте

Известно лишь стихотворение, посвященное Софией Яковлевной Фанни Фельдман:

Я тебе прощаю все грехи,
Не прощаю только этих двух:
Про себя читаешь ты стихи,
А целуешь вслух.

Веселись, греши и хорошей,

Только помни мой родительский наказ —
Поцелуй, мой друг, не для ушей,
Музыка, мой ангел, не для глаз.

Чтение стихов про себя сродни тому преступлению, что совершила Фанни на феодосийской набережной, подняв на смех несуразную косую девицу, которая читала свои не менее несуразные и косые вирши. Да, за подобное преступление, оно же прегрешение, не было прощения, и следовало суровое наказание - это знал всякий поэт. Другое дело, что Раневская не была поэтом, она была актрисой и восхищалась Пушкиным (Маяковским) в первую очередь за их артистизм, за раз и навсегда безукоризненно выбранную интонацию, при которой любое написанное ими слово превращалось в перл.

Впоследствии София Яковлевна Парнок напишет: «Мы последний цвет, распустившийся под солнцем Пушкина, последние, на ком играет его прощальный луч, последние хранители высокой, ныне отживающей традиции. С нами отмирает, конечно, не поэзия как художественное творчество, а пушкинский период ее, то есть поэзия как духовный подвиг...».

Подвиг во имя поэзии, во имя ушедшей любви - в этом ни у Цветаевой, ни у Парнок не было ни капли позы или наигрыша, это было добровольное и осознанное мученичество, самоистязание, самокопание. Впрочем, «многие без этого счастливо живут, да и кто сказал, что самокопание что-то даст окромя безумия», - язвительно замечает в своих «Записках из подполья» Федор Михайлович и добавляет, - да, «я человек больной. Я злой человек. Непривлекательный я человек. Я думаю, что у меня болит печень.

Впрочем, я ни шиша не смыслю в моей болезни и не знаю наверно, что у меня болит. Я не лечусь и никогда не лечился, хотя медицину и докторов уважаю... Я уже давно так живу - лет двадцать».

И все же близость Парнок и Фельдман не была случайностью, но закономерным, если угодно, схождением архетипических биографий, притяжением противоположных полюсов, не понаслышке знающих, что такое патриархальная еврейская семья, «охраняющий двери Израиля» свиток пергамента на дверном косяке, а также строгое послушание одному человеку, имя которому - ав («отец» на иврите).

Гирш Хаимович Фельдман.

Яков Соломонович Парнох.

Раневская Ф.Г. в роли матери Мотылькова, Коновалов Н.Л. в роли Медведева. «Слава». Москва, Центральный театр Красной армии, 1936-1937 гг.

Фотография публикуется с разрешения Государственного центрального театрального музея имени А. А. Бахрушина

Раневская Ф.Г. в роли Агриппины Солнцевой. «Рассвет над Москвой». Москва, Театр имени М.Н. Ермоловой. 1950 г.

Фотография публикуется с разрешения Государственного центрального театрального музея имени А.А. Бахрушина

Раневская Ф.Г. в роли Агриппины Солнцевой. «Рассвет над Москвой». Москва, Театр имени М.Н. Ермоловой. 1951 г.

Фотография публикуется с разрешения Государственного центрального театрального музея имени А.А. Бахрушина

И вдруг случится - как, не знаешь сам,
Хоть силишься себя переупрямить,
Но к старшим братьям нашим и отцам
Бесповоротно охладеет память, —
И имена твердишь их вновь и вновь,
Чтоб воскресить усопшую любовь.

Соседи часто меж собой не ладят:

Живя бок о бок, видишь лишь грехи.
Не оттого ль отца роднее прадед?
Не оттого ль прадедовы стихи
Мы набожно читаем и любовно,
Как не читал и сын единокровный?..

Молчанье - мой единственный наперсник.

Мой скорбный голос никому не мил.
Коль ты любил меня, мой сын, иль сверстник,
То уж давно, должно быть, разлюбил...

София Парнок, «Отрывок», 3 октября 1925 г.