Фаина Раневская. История, рассказанная в антракте

«Любочка, если я кому могу отдать Сэвидж, так только вам. Без вас спектакль пропадет», - написала Фаина Георгиевна Орловой, узнав о происшедшей в театре перестановке (примечательно, что только после этого «благословения» Любовь Петровна приступила к репетициям).

Однако появление Орловой в спектакле, в котором еще совсем недавно блистала Раневская, было встречено неоднозначно. Разумеется, игра Любови Петровны восхищала, но это была совсем другая миссис Сэвидж, не та, к которой привыкли в исполнении Фаины Раневской. «Гениально, но не то» - говорили зрители и критики. Однако в этих словах ни в коей мере не было осуждения или укора (вспомним Вассу Железнову в исполнении Фаины Раневской и Серафимы Бирман), но, скорее, констатация того, сколь может быть многообразен и многолик настоящий живой театр, где каждая новая роль или постановка, каждый новый исполнитель или режиссер есть явления единичного порядка, уникальные и неповторимые. А попытка сравнить их и отдать кому-либо предпочтение лишена смысла.

Культовыми работами Раневской в Театре имени Моссовета, которому актриса отдала четверть века своей жизни, стали «Дальше

- тишина», «Последняя жертва», «Правда - хорошо, а счастье -лучше».

В книге Льва Федоровича Лосева (директора Театра имени Моссовета) «О Раневской» находим следующие воспоминания актера и режиссера Сергея Юрского о работе над постановкой пьесы Островского, в которой Фаина Георгиевна сыграла роль Филицаты: «Раневская приезжает на спектакль рано - часа за два. И сразу начинает раздражаться... Гримеры и костюмеры трепещут. Нередки слезы. “Пусть эта девочка больше не приходит ко мне, она ничего не умеет!” - гремит голос Раневской. Как режиссер, я обязан уладить конфликт - успокоить Фаину Георгиевну и спасти от ее гнева, порой несправедливого, несчастную жертву. Но я тяну. Не встаю с места, гримируюсь, мне самому страшно. Наконец, изобразив беззаботную улыбку, вхожу к ней.

- Я должна сообщить вам, что играть сегодня не смогу. Я измучена. Вы напрасно меня втянули в ваш спектакль. Ищите другую актрису. Вы знаете, мне тяжело. Такая долгая зима. Я не выношу холода. Я ведь южанка. У нас в Таганроге зима была короткая. А здесь север, не могу привыкнуть за пятьдесят лет. И на сцене дует.

Я работаю трудно, меня преследует страх перед сценой, будущей публикой... Я не могу без партнера. Партнер для меня - это все. Не могу без общения, я должна видеть глаза. Но случается, что в этих глазах вижу вульгарность или даже хамство. Я теряюсь, не могу играть. Я целиком завишу от партнера. я не капризничаю. я боюсь. Это не от гордыни.»

Так говорила и думала о страхе и зависти.

Переименовывала гордыню в робость, в неуверенность в себе.

Ф.Г. Раневская, 1970-е гг.

Чувствовала, что порой была несправедлива, что могла ошибаться, и всякий раз была готова принести извинения. Но от этого негодовала еще больше, потому что внутренний голос (весьма и весьма переменчивый, следует заметить) начинал возмущаться, без труда находя оправдания собственным ошибкам и выдавая просчеты за достижения.

19-го мая 1982 года Раневская вышла на сцену Театра имени Моссовета в спектакле «Правда - хорошо, а счастье - лучше» в последний раз.

Из воспоминаний Сергея Юрского: «Это был страшный спектакль. С первой сцены она стала забывать текст. Совсем. Суфлируют из-за кулис - не слышит. Подсказывают партнеры - не воспринимает. Отмахивается. Мечется по сцене и не может ухватить нить. Вторая картина - совсем катастрофа. Мы сидим по двум сторонам стола. Сколько раз уж это было! Ну, случалось, и забывалось что-то... Но в тот вечер - 19 мая - все было не так. Не забывчивость, не выпадение куска текста из памяти, а какой-то общий кризис. Кричат, повторяют - нет, не слышит, не воспринимает, не может ухватить нить действия. Начнет говорить и мучительно заикается на одном слоге. И мечется - к кулисам и обратно, к кулисам и обратно. И такая мука в глазах, такая затравленность - будто материализация страшных предпремьерных снов-кошмаров, которые знает каждый актер. Мы все, участники спектакля, были пронизаны этим кошмаром Раневской. Каково же было ей?! Что делать? Несколько раз я уже решал закрыть занавес и прервать спектакль. Но тогда -скандал! Тогда признать, что все это не просто накладка, ошибка, а катастрофа, и тем, может быть, еще более ранить Раневскую.

Кончилась ее сцена. Почти ничего не произнеся, она уходит, с трудом передвигая ноги. Дотянули до антракта. Раневская всех ругает. Одних за то, что тихо подсказывали. Меня за то, что слишком явно подавал текст и тем выдал ее зрителям. Потом утихает. Молчит. Ей плохо - это видно. Нельзя продолжать спектакль. Антракт все тянется».

Впрочем, не всякий антракт длится 15 минут, как заведено.

Иной может затянуться и на десятки лет.

Например, первое действие «Петрушки» закончилось в Таганроге в 1905 году (или 1904, не столь важно).