Фаина Раневская. История, рассказанная в антракте

Из повести «Скучная история», написанной в 1889 году (изначально она называлась «Моё имя и я»): «Не знаю, что будет через 50—100 лет, по при настоящих условиях театр может служить только развлечением. Но развлечение это слишком дорого для того, чтобы продолжать пользоваться им. Оно отнимает у государства тысячи молодых, здоровых и талантливых мужчин и женщин, которые, если бы не посвящали себя театру, могли бы быть хорошими врачами, хлебопашцами, учительницами, офицерами; оно отнимает у публики вечерние часы – лучшее время для умственного труда и товарищеских бесед. Не говорю уж о денежных затратах и о тех нравственных потерях, какие несет зритель, когда видит на сцене неправильно трактуемые убийство, прелюбодеяние или клевету. Катя же была совсем другого мнения. Она уверяла меня, что театр, даже в настоящем его виде, выше аудиторий, выше книг, выше всего на свете. Театр – это сила, соединяющая в себе одной все искусства, а актеры – миссионеры. Никакое искусство и никакая наука в отдельности не в состоянии действовать так сильно и так верно на человеческую душу, как сцена, и недаром поэтому актер средней величины пользуется в государстве гораздо большею популярностью, чем самый лучший ученый или художник. И никакая публичная деятельность не может доставить такого наслаждения и удовлетворения, как сценическая».

Фаина снова и снова перечитывала эти строки.

Внутренне спорила с первым пассажем.

Горячо соглашалась со вторым.

Находила у Чехова нечто такое глубинное, чего сама не умела выразить, но чувствовала Антона Павловича совершенно и доверяла прочитанному безраздельно.

Словно бы собеседовала с этим высоким человеком с грустным задумчивым лицом, который родился и некогда жил в городе ее отца Гирша Хаимовича Фельдмана.

Таганрог, фото начала XX в.

Читала дальше: «Катя писала мне, что ее товарищи не посещают репетиций и никогда не знают ролей; в постановке нелепых пьес и в манере держать себя на сцене видно у каждого из них полное неуважение к публике; в интересах сбора, о котором только и говорят, драматические актрисы унижаются до пения шансонеток, а трагики поют куплеты, в которых смеются над рогатыми мужьями и над беременностью неверных жен и т. д… В ответ я послал Кате длинное и, признаться, очень скучное письмо. Между прочим, я писал ей: «Мне нередко приходилось беседовать со стариками актерами, благороднейшими людьми, дарившими меня своим расположением; из разговоров с ними я мог понять, что их деятельностью руководят не столько их собственный разум и свобода, сколько мода и настроение общества; лучшим из них приходилось на своем веку играть и в трагедии, и в оперетке, и в парижских фарсах, и в феериях, и всегда одинаково им казалось, что они шли по прямому пути и приносили пользу. Значит, как видишь, причину зла нужно искать не в актерах, а глубже, в самом искусстве и в отношениях к нему всего общества».

Таганрог, фото начала XX в.

Думала над этими словами и находила их правильными.

Пользуясь тем, что она одна, разговаривала сама с собой, изображала то Николая Степановича, то Катю, героев повести Чехова, изменяя при этом голос, придумывая новые жесты, разыгрывая сцену за сценой, представляла себе, как Катя пыталась покончить с собой, закатывала глаза при этом и даже несколько минут пыталась не дышать.

В 1913 году в возрасте 17 лет Фаина Фельдман впервые попала на спектакль «Вишневый сад» Московского Художественного театра.

В ролях были заняты Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, Василий Иванович Качалов, Иван Михайлович Москвин, Константин Сергеевич Станиславский, Леонид Миронович Леонидов.

Это было потрясение, пережив которое, Фанни отчетливо поняла, что прежней ее жизнь уже не будет никогда. И вовсе не потому, что она не любила Таганрог с его сонной провинциальной жизнью и мечтала покинуть его, и не потому, что не находила понимания у своих близких, устав от постоянных окриков и нотаций отца и истерик матери, а потому, что она наконец увидела тот настоящий живой театр, действие которого на человеческую душу, по словам Чехова, велико и неоспоримо.

Она снова и снова смотрела на себя в зеркало и повторяла: «нет, отныне я не Фанни Гиршевна Фельдман, вовсе нет, у меня теперь другое имя…».

Затем открывала «Вишневый сад» и читала монолог Любови Андреевны Раневской: «О мое детство, чистота моя! В этой детской я спала, глядела отсюда на сад, счастье просыпалось вместе со мною каждое утро, и тогда он был точно таким, ничто не изменилось. (Смеется от радости.) Весь, весь белый! О сад мой! После темной ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя… Если бы снять с груди и с плеч моих тяжелый камень, если бы я могла забыть мое прошлое!»

Любовь Андреевна глядит в окно на сад.

Ольга Леонардовна Книппер-Чехова в роли Раневской тоже глядит в окно в сад.

Фаина Раневская смотрит в окно на улицу Николаевскую, которую в 1923 году переименуют в улицу Троцкого.

Но этого она не узнает, потому что в 1915 году покинет Таганрог навсегда.