Факелы на зиккуратах (СИ)

Велойч хранил молчание, очевидно ожидая, что Фабиан будет первым, кто скажет хоть что-то, нарушит это странное, тяжелое, угрожающее молчание. Вопрос прозвучал, ответ на него будет сообщен, когда будут улажены некоторые формальности, и что-то подсказывало Велойчу, что человек, сидящий перед ним, смуглый, с провалами глаз, с провалами щек, с неестественно черными бровями, со щелью вместо рта будет в списке душеприказчиков и – останется единственным. Он – постарается; он – справится.

Фабиан неторопливо подался вперед; Велойч заставил себя улыбаться и усилием воли не пошевелился, хотя хотел вжаться в кресло. Фабиан встал, все так же неотрывно глядя на Велойча, и невозможно было понять, что он думает. Ничто, никакое сокращение мыщцы на щеке, ни движение брови не указывало, что ему было жаль Содегберга. Хотя Велойч сам сидел перед ним, отказываясь изображать скорбь по ушедшему другу. А Фабиан выпрямился во весь свой рост, и даже если бы он был невысоким, субтильным, как Велойч, то и тогда смог бы заполнить весь свой кабинет, и Велойчу вдруг стало тесно, и стало не хватать воздуха.

– Выпьешь со мной за упокой души Аурелиуса? – ровно, неторопливо, учтиво спросил Фабиан.

Вместо ответа Велойч склонил голову. Он не рискнул отвести глаз: кто его знает, что подбросит в бокал этот щенок. И ему стало смешно: знал бы Равенсбург, как Велойч называл его про себя, ну либо в компании других своих знакомых, ровесников, – щенком, смеялся бы долго и громко. Возможно, смеялся бы наедине с собой, но тогда его смех сотрясал бы стены, а в присутствии других он только и ограничился бы многозначительной ухмылкой. Фабиан охотно говорил посторонним, что считает Эрика во многих вещах своим наставником, он усвоил много уроков благодаря ему, и не в последнюю очередь при содействии Эрика происходило его становление. Велойч делал вид, что доволен, слушая эти слова, и он видел, как ухмыляется Фабиан; не понять было, к чему относится серьезная интонация и громкие слова – к истинным чувствам Фабиана, или это очень хорошо прикрытая ирония, и к чему относится ухмылка – к своей способности неискренне произносить хвалы или к вниманию, с которым почтенная публика их выслушивала. Фабиан дал понять, что принял его согласие, и сделал шаг назад. Освещение играло злую шутку с Велойчем: ему все казалось, что на лице Фабиана вместо глаз – провалы; он мог как угодно хорошо знать, какого цвета глаза Фабиана, и все равно словно засасывало его в эти бездонные дыры, в которые проваливался любой луч света.

Фабиан не хотел поворачиваться к Велойчу спиной; это куда больше смахивало на инстинкт, чем на необходимость: как бы юрок, как бы ловок ни был этот Велойч, он не рискнул бы наброситься на Фабиана в помещении Консулата; до такой степени отчаяния – или неистовства – его довести едва ли представлялось возможным, и не набросился бы он на Фабиана, как бы беспомощен он ни был и как бы ни широка была его спина; и все равно Фабиана злила эта необходимость поворачиваться к нему спиной. Но бар располагался слишком далеко, чтобы пятиться к нему все это время, и еще раз оглядев Велойча, запомнив в мельчайших деталях его позу, Фабиан отправился за бокалами.

– Кто занимается трупом? – холодно спросил он.

– Служба безопасности, – снисходительно, как несмышленышу, сообщил Велойч.

– Канцелярии? Консулата? – с преувеличенной вежливостью уточнил Фабиан, словно разговаривал со слабоумным.

– Каким боком служба безопасности Консулата может относиться к внутренним канцелярским делам?

Фабиан подхватил два бокала и бутылку коньяка, подошел к столу, ногой пододвинул кресло, чтобы сесть рядом с Велойчем. Тот пристально следил за тем, как Фабиан ставит бокалы, наливает напиток, внимательно смотрит на него. Велойч встал – словно подчинился неслышному приказу.

– Мирного посмертия и долгой памяти, – тихо сказал Фабиан, глядя в бокал.

– Мирного посмертия и долгой памяти, – эхом отозвался Велойч. У него были болезненно сухие глаза, комок в горле; и при этом словно пружина разжалась – стало легче.

Фабиан налил себе еще, сел в кресло и сделал глоток. Велойч стоял, изучал пустой бокал – и не знал, что делать.

– Сядь, – процедил Фабиан.

Велойч отставил бокал и сел. Фабиан покосился на него, промолчал.

– Томазин был там? – спросил он после паузы.

– У Томазина контракт, заключенный лично с Аурелиусом. – Тихо ответил Велойч. – Прекращенный контракт Аурелиуса значил автоматически прекращенный контракт Томазина. Нет, его там не было. Ты хотел бы обратного?

– Я хотел бы совершенно иного, Эрик, – исподлобья глянув на него, отозвался Фабиан. – Думаю, ты тоже был бы не против. Что конкретно произошло и когда?