Факелы на зиккуратах (СИ)

Смерть Содегберга не была выгодна никому, тем более такая скорая; невозможно было избежать разговоров о том, что загубили такого видного государственного мужа. Это не отставка – ее можно было замять, ее можно было замять тем проще, потому что сам Содегберг едва ли попытался бы ответить на действия отдела по связям с общественностью своей медийной кампанией – откуда бы у него взялись ресурсы, особенно те качества, которые требуют незаурядной личности, которая у Содегберга давно уже была разрушена. Случись его смерть до отставки, это точно также могло быть истолковано десятками самых различных способов разной степени неприятности, только и с этим можно было побороться. Но два этих события, так близко друг к другу расположенных, невозможно было замести под ковер, и тем более проблематично, что речь шла не о чем-то благородном – о самоубийстве. Фабиана передергивало каждый раз, когда приходилось говорить об этом, но он упрямствовал, и остальные тоже содрогались и морщились – это действовало, черт побери, эти тупоголовые чинуши огласили свое согласие с настоятельным требованием Фабиана ограничиться скупым объявлением о смерти с указанием максимально общих причин, а заодно не допускать тщательного патанатомического обследования, ограничившись чем-то формальным, возможно с указанием «неустановленной причины смерти», потому что если давать ход делу о самоубийстве, начинать искать виновников, то с вероятностью в 95 % в качестве оного будет установлен Консулат: потому что только по единогласному решению консулов можно было сместить Содегберга, что и было совершено. И что, всем уходить в отставку? Консулы соглашались, нехотя, но соглашались, пытались сохранить лицо, что в этой ситуации было невозможно, пытались убедить самих себя и остальных, что ведут себя если не благородно, то с несомненным достоинством, и неожиданно – Фабиан не мог расценить это иначе – он получил поддержку от смиренно молчавшего Велойча: тот вызвался провести переговоры со службой безопасности.

– А с экспертами Института судмедицины наверняка побеседует наш юный коллега, – невозмутимо, непринужденно, произнес он, что совсем не вязалось с гнетущей атмосферой в зале. – Тем более что-то мне подсказывает, что он завязал немало знакомств с его сотрудниками, еще когда возглавлял тот неказистый совет.

– Мне кажется, коллега, вы слишком снисходительно относитесь к грамматике, – вежливо улыбнулся Фабиан. – В частности, к глаголам. Я возгла–вил неказистый совет – разовое действие, момент времени; с этим не поспоришь, к тому, чтобы тот совет стал таковым, приложили руку многие, хм, старшие коллеги. Но возглав–лял я очень значительный совет – процесс, который имел место после, и многие даже начали расценивать как честь его поддержку.

– Туше, – хмыкнул Велойч и встал. – Ну-с, господа, предлагаю сделать перерыв, пока мы с Равенсбургом займемся некоторыми рутинными делишками. Как раз и тот крючкотвор подоспеет.

Фабиан поднялся следом за ним. Велойч улыбнулся ему – и черт бы подрал старую прошмондовку, «дама Летиция» получала удовольствие от этого цирка; за умеренно-скорбной маской Велойча Фабиан угадывал ее злорадную усмешку, и смотрел Велойч на него с вызовом – и призывно. То ли в качестве благодарности, то ли не удержавшись от такого откровенного флирта, Фабиан прищурился, ухмыльнулся криво, скользнул масленым взглядом по его лицу, по тому месту, где у «дамы Летиции», когда она щеголяла в полном облачении, красовался умеренно впечатляющий и очень хорошо сделанный бюст, и снова посмотрел Велойчу в глаза. Тот был доволен; он самодовольно глядел на Фабиана, отрадно было, что догадался не улыбаться.

Спустя совсем немного времени цирк с девятью умеренно-возрастными идиотами и одним очень пожилым нотариусом продолжился. Содегберг составил завещание давным-давно, внес в него изменения около шести лет назад – и все. Он все откладывал распоряжения на случай своей смерти, и в результате не оставил их вообще. Фабиан с огромным наслаждением молчал все то время, когда, словно оправдываясь за предыдущую нерешительность, коллеги отыгрывались на нотариусе. Тот, аскетичного вида старик, здорово смахивавший и одновременно здорово отличавшийся от покойного Содегберга, и вел себя похожим образом, оставаясь невозмутимым, отказываясь нарушать волю покойного и оглашать его последнюю волю в кругу лиц, для этого откровенно не выбранных,