Факелы на зиккуратах (СИ)

И он отправился в ту солидную, подчеркнуто небольшую, подчеркнуто старомодную контору, чтобы развлечь себя еще одним актом трагедии. В кабинете этого Корпке уже сидел Армушат, осунувшийся, сгорбившийся; в кабинете уже сидел и папа Оппенгейм, суровый, непреклонный. Они посмотрели в сторону Фабиана, Оппенгейм кивнул ему. Армушат не счел нужным, не отвернулся – и на том спасибо. Фабиан сухо поприветствовал Корпке и уселся в свободное кресло.

Тот поднял глаза на часы – зачем позволил себе такой жест, спрашивается, Фабиан пришел за минуту до назначенного времени. То ли привычка, то ли старческая страсть к пунктуальности, то ли попытка указать молодым на их место. Армушат сидел, облаченный в траурный костюм, сжимая и разжимая кулаки, играя желваками, глядя перед собой. Оппенгейм смотрел в окно; Фабиан – на Корпке. Забавно: родственником Содегбергу приходилась мамуля Оппенгейм, но старик, влекомый своим извечным пренебрежением к женщинам, отстранил ее от его дел. Душка Содегберг, так и оставшийся холостяком.

Корпке начал читать завещание; и Фабиану показалось, что он слышит Содегберга, видит его за знакомыми суховатыми, безэмоциональными фразами. Оно должно было быть небольшим, по крайней мере, в руках Корпке держал максимум два листа; и здесь Содегберг остался верен старым, замшелым традициям. Плевать ему на все достижения цивилизации: он доверял бумаге, и только бумаге свое самое сокровенное. И в порыве чего-то, подозрительно смахивавшего на исповедь, он обращался к Армушату, говоря, что они немало вместе пережили, к Оппенгейму, называя его достойным человеком, сообщая, что считает их самыми подходящими людьми для того, чтобы присматривать за тем, что он оставит после себя, и что-то еще, пафосное, но до такой степени унылое и затасканное, что Фабиан с огромным трудом не заснул. Затем Корпке сделал паузу и пояснил, что следующая часть является новой, добавлена шесть лет назад, и еще одна к ней часть – менее двух лет назад. И в ней Содегберг обращался к Фабиану. А Фабиан не мог не отметить: та, первая часть, была выдержана в свойственном прежнему Содегбергу стиле – сухом, немногословном, лаконичном, и это была речь очень умного, проницательного, циничного человека. К нему же обращался иной Содегберг: сентиментальный старикашка, у которого отмирает один слой мозга за другим. Стиль был почти тот же – сухой, немногословный, но не лаконичный – невнятный: Содегбергу уже не хватало слов. Но он говорил Фабиану, что сначала с умилением, затем с одобрением, а позже и с гордостью следит за его успехами, жалеет, что Фабиан слишком беспокоен, слишком алчен до власти, а ведь мог бы стать ему достойным преемником; и все равно он считает, что именно Фабиан достоин стать его преемником – он поймет и оценит то, что Содегберг счел возможным сохранить в записях, и распорядится этим наилучшим образом.

Фабиан опустил глаза. Ему бы торжествовать, а сил не осталось. Армушат заскрипел зубами. Оппенгейм затаил дыхание, а затем выдохнул. Корпке с чуткостью, приобретенной с немалым опытом, опустил два жалких листа бумаги, сложил поверх руки и замолчал. Фабиан смотрел вниз, не разбирая, что он видит, не вслушивался в тишину в кабинете, но слышал все, что в нем происходило. В нем была отличная звукоизоляция – старомодно добротная, обеспечиваемая толстыми стенами и органическим материалом, а не новыми полимерами, и пахло в нем старомодно: бумагой, кожей, деревом, воском, табаком. Фабиан посмотрел на Корпке, который сидел, уставившись на письменный набор – из дерева, бронзы, с инкрустацией самоцветами, которому скорее всего было столько же лет, сколько и самому Корпке, и молчал.

– Есть другие распоряжения? – резко спросил Армушат.

– Мы связались с похоронным бюро, которое выбрал господин Государственный Канцлер, и передали некоторые пожелания, которые он высказывал в личной беседе, – флегматично ответил Корпке, не поднимая глаз. – Помимо этого, понадобится некоторое время, чтобы аудиторы смогли дать точный ответ о размерах ликвидов господина Государственного Канцлера. Я мог бы сообщить господам присутствующим некоторые предпочтения господина Содегберга относительно возможных путей применения его сбережений, но это может быть преждевременным.

– Все было так плохо? – спросил Фабиан.

Корпке поднял на него глаза.

– Не блестяще, господин консул. Совсем не блестяще. Конечно, господин Содегберг рассчитывал на страховой фонд, который должен был бы покрыть некоторую, скажем так, несбалансированность его проживания, – ровно ответил Корпке. – Но в данном случае рассчитывать на него несколько неоправданно. Видите ли, страховые компании исходят из того, что смерть неминуема, но что страхуемый не является тем лицом либо силой, который, скажем так, активно определяет наступление страхового случая. Поэтому… – он развел руками.