Факелы на зиккуратах (СИ)

Магистры прибыли вовремя; консулы задержались и, как будто сговорились, держались недалеко от выхода. Огберт произнес краткую речь, в которой отметил выдающуюся верность Республике, блестящее знание государственного права, преданность идеям отцов-основателей, которые демонстрировал Содегберг. Затем он счел нужным сказать хотя бы пару слов о личных его качествах, а это было сложно. Пришлось снова говорить о справедливости, чувстве долга, самопожертвовании. Все вместе заняло минут десять, и было очевидно, как рад Огберт избавиться от этого бремени – убедительно хвалить. Но речь была неплохой, присутствовавшие одобрительно покивали головами, и можно было вздохнуть с облегчением: это вот-вот останется позади.

Примечание о дресс-коде приняли всерьез все присутствовавшие. Консулы были одеты в обычные темные костюмы, повязали стандартные черные галстуки, и не более. Женщины были изобретательны, отнеслись к выбору своего гардероба тщательно, выглядели привлекательно, и черный цвет был данью скорее элегантности, чем трауру; тем более среди них не было ни одной, сокрушавшейся о Содегберге; кажется, даже смех был слышен время от времени, женский в том числе. И только Армушат явился на похороны в полном облачении: в парадной мантии члена магистрата, с цепью на груди, и словно маску, носил на лице траурную бледность. Он демонстративно держался поодаль от консулов и подчеркнуто не желал говорить о Фабиане.

Константин Оппенгейм постарался избежать ситуаций, в которых вынужден был бы говорить с Фабианом. Он сердился на мальчишку; и даже жесткое заявление госпожи Оппенгейм, что его настойчивость и целеустремленность должны вызывать уважение, и Оппенгейму не мешало бы гордиться своим будущим зятем, не заставили его изменить своего настроения. Он считал Фабиана виновным в смерти Содегберга, что опосредованно, так однозначно. На что тот даже плечами пожимать не удосуживался. Валерия, если бы она оказалась на панихиде, обнаружила бы себя в очень сложной ситуации; к счастью, она принимала участие в очередном проекте за полярным кругом, и погода не позволила ей прилететь в столицу. Фабиан поговорил с ней, утешил, подбодрил, заявляя, что присутствие на таких вечеринках – это политика и с искренним желанием отдать дань памяти усопшего имеет мало общего, и поэтому она может совершенно спокойно поскорбить о Содегберге и у себя в комнате, а затем, оказавшись в столице, возложит букет и дело с концом. Валерия согласилась: она и хотела согласиться, но одно дело принять такое щекотливое решение самой, и другое – согласиться с предложением, сделанным не ею лично. Тем более она к Содегбергу не испытывала теплых чувств.

Велойч воспользовался случаем, чтобы досадить Фабиану, и прокомментировал очевидное нежелание семьи невесты иметь с ним что-то общее. И Фабиан охотно согласился с ним.

– Бесспорно, – сказал он. – Два упертых стареющих идиота решили развлечь себя ролевыми играми.

– Какими еще играми? – заинтересованно спросил Велойч.

– Подозреваю, что они захотели поизображать из себя двух старшеклассниц, объявляющих бойкот всему миру, – поморщился Фабиан. – По крайней мере, они стоят и дуются, как если бы весь мир их предал.

– Каким образом? – Велойч повернулся к нему, злорадно ухмыляясь.

– Не знаю, – Фабиан пожал плечами. – У мороженщика закончилось ванильное мороженое. На любимой розовой кофточке отлетели две пайетки.

Велойч тихо засмеялся.

– Какие познания из мира старшеклассниц, – ехидно сказал он.

– Должен же я знать, чем живут мои оппоненты. Тем более у меня такой отличный наглядный пример перед глазами, и я могу изучать его вживую, – понизив голос, отозвался Фабиан, многозначительно оглядывая его, и ухмыльнулся. Велойч тихо рыкнул и отвернулся. – Вот это я и имею в виду, – злорадно закончил он.

Армушат остался один к концу панихиды. Поначалу на него смотрели с одобрением, даже с уважением: человек решил проявить смелость, бросить вызов официозу, продемонстрировать, что для него значил Содегберг, не только словом, но и делом. К нему подходили, ему высказывали свое почтение. Только тот же Корпке не стеснялся говорить любому, кто только хотел слушать, что Содегберг особо подчеркнул, что хочет, чтобы именно Равенсбург распорядился его духовным наследием; а некоторым, пользовавшимся особым доверием лицам он сообщал, что панихида по большому счету проведена именно за счет Равенсбурга – Оппенгейм и Армушат не могли прийти к общему мнению насчет некоторых вопросов по движимому имуществу, а панихиду проводить было нужно, вот и получил Корпке открытый кредит и полную свободу действий от Равенсбурга, и неизвестно, будет ли в итоге ликвидов Содегберга достаточно, чтобы компенсировать Фабиану его расходы. И неуловимый ветерок переменил настроение толпы. Армушат все так и стоял в парадной мантии и с цепью государственного чиновника на груди, но один. Гости же предпочитали подходить к Фабиану.