Факелы на зиккуратах (СИ)

Только что был Аластер. Охочий до чужой жизни, толком не живший своей Аластер, который жадно собирал все сплетни в округе, до которых только могли дотянуться его щупальца. Только что было время, когда можно было ввалиться к нему в любое время дня и ночи, потребовать новых слухов, приперчить их сексом и перевести дух, как ни странно, расслабиться, зная, что на этого хорька можно рассчитывать, а все, что они рассказывают друг другу, во что друг друга втягивают, останется между ними.

Это тоже осталось позади. Насколько раньше Аластер присасывался к Фабиану, чтобы развлечься, подпитаться чужими эмоциями и жизнью, настолько теперь он бурлил своими. Они у него были: клиника прошла какую-то сертификацию, Карстен долго колебался между уютной семейной атмосферой и необходимостью расширяться, выбрал последнее, что принесло с собой головную боль и, как ни странно, удовлетворение; у них появились еще две собаки и наглый кот; Аластер всерьез занялся еще несколькими благотворительными фондами. Фабиан охотно слушал его рассказы, помогал, вовлекал в свои проекты и его, и Карстена; он знал, что всегда может рассчитывать на них обоих, но не менее ясно было ему и другое: осталось слишком мало того, что он готов открыть Аластеру.

От таких мыслей словно холодный ветерок пробегал по лицу. Валерия, наверное, была права – у него дубленая кожа, на верхних этажах зиккурата, на которых всегда дуют ледяные ветры, с иной не выживешь; но даже того, что поневоле ощущал Фабиан, было достаточно, чтобы рефлекторно сжимались челюсти, застывало, а затем лихорадило сердце, сдавливало виски, а перед глазами начинали полыхать красные пятна. Фабиан отчетливо знал, чего он хочет, как бы не с третьего легиона, но он никогда не задумывался, чего ему будет стоить его собственный успех. Он был успешен, один из самых успешных политиков, черт побери – и ему не с кем было поделиться своим успехом.

Безразличие, с которым Фабиан встречал очередной день, отметил и Велойч. Он-то, эта старая потаскуха, доверял не только скупым статистическим данным, отчетам о поведении всех и всякого, но и своим глазам. И Фабиан, участвовавший в бесконечных совещаниях, но нехотя, как бы снисходя, смотевший в окно или в потолок, не обращавший внимания на бои, разворачивавшиеся перед ним, притягивал его внимание. К Валерии меланхоличность Фабиана наверняка не имела никакого отношения – хотел бы Равенсбург, получил бы ее давным-давно, аннулировал брак с ее ученым термитом, разворотил вдрызг промучасток, и была бы Валерия его женой, а тот дерзкий интеллигентишко радовался бы месту помощника учителя в какой-нибудь периферийной школе; а гляди-ка: отношения с новоиспеченными супругами поддерживаются, Фабиан часто упоминает в разговоре Лери, и даже когда он говорит, что рад за нее, в это можно верить. Велойч не позволял себе предполагать, как долго будет длиться эта неожиданная инертность Фабиана, но это длилось слишком долго, чтобы и дальше считать себя обязанным игнорировать это.

Причина беспокойства Велойча была своеобразной: рядом с Фабианом приходилось быть настороже, его следовало опасаться, но именно рядом с ним можно было оставаться спокойным и за свой собственный престиж, и за хорошую репутацию консулата. Велойчу, который не любил находиться на первых ролях не столько из-за пристального внимания, которое это сопровождало, сколько повышенной ответственности, такое распределение ролей казалось оптимальным. Кто-то другой идет впереди, прокладывает путь, Велойч следует в кильватер, при необходимости поддерживает, но активно пользуется успехами того, первого. Это не значило, что он будет стоять и дальше, когда колосс зашатается; был очень велик шанс, что Велойч еще и подтолкнет его, если решит: хватит, натешились. Но до того времени и он сам был уверен, и другая сторона считала с небезосновательной уверенностью, что Велойч – союзник. Это имело место с Альбрихом; пока тот был на коне, Велойч сопротивлялся, но больше по привычке, скрежетал зубами, но молчал, когда тот вмешивался в его детища, в его проекты. Совсем иначе он начал действовать, когда незаметно образовалась коалиция против Альбриха, которую становилось трудно игнорировать. Велойч мог постоять в сторонке и подождать еще полгода, но предпочел вмешаться, рассчитывая поиметь выгоду с бархатного переворота. Он и остался вторым. И Велойч рассчитывал побыть вторым при первом консуле Фальке ваан Равенсбурге.