Факелы на зиккуратах (СИ)

– Не издевайся, – скривилась она. – Сама не знаю, что на меня нашло. Помню только, что папа всегда был уверен, что у тебя неплохие перспективы. Я, наверное, тоже рассчитывала на что-то такое, – она подняла на него глаза. – На спокойное, наверное. На то, что это будет неплохо, на уровне магистрата, наверное. Все время быть на виду все-таки нелегко. Даже удивительно, почему тебе взбрело в голову выбрать меня. У половины магистров есть дочери. У того же Дармштедта. Не понимаю, почему я.

– Неужели я кажусь настолько черствым, что ты не желаешь признать, что я был искренне увлечен тобой?

– Сколько секунд, Равенсбург? – насмешливо отозвалась Валерия.

Фабиан засмеялся, потянулся к ней, взял ее руку, сжал, задержал в своей руке.

– Так что там с моим зиккуратом? – спросил он.

Валерия неохотно пожала плечами.

– На нем неуютно, – невесело призналась она. – У меня не такая дубленая кожа, чтобы стоять на самой его вершине и подставляться всем ветрам. Я честно хотела быть тебе хорошей спутницей. Наверное бы и была, если бы не Габи.

Она смущенно улыбнулась.

Фабиан закатил глаза и обреченно застонал.

Валерия засмеялась.

– Да, я знаю, я помню, как ты не любишь всех этих мелодрам, Фабиан, не сердись, – попросила она. Огромным усилием воли она удержалась от бесконечного словесного потока о достоинствах своего Эрггольца. Фабиан шагал по комнате, избавляясь от удущающей слащавости момента. Валерия повернулась к нему. – Я очень благодарна тебе, что ты ничего не предпринимаешь против отца.

Фабиан предпочел промолчать.

Валерия предпочла не развивать тему.

Он долго пытался представить себе: знаешь человека значительное время, а потом как обухом по голове – и ты забываешь о контракте, об обязанности выйти замуж, о каком-никаком долге перед родителями и опрометью скачешь замуж. И это – благоразумная, сдержанная Валерия Оппенгейм. Теперь, правда, Оппенгейм-Эрггольц. Жутко беременная, ловко управляющаяся с производственным участком на крайнем севере, настаивающая на том, чтобы Фабиан непременно присутствовал на крестинах их с Габриэлем ребенка. Странно, чудно – но никогда Фабиан и Валерия не были так близки, как после ее невероятного поступка, после того, как они расстались. Он был рад за нее – и не кривил душой, говоря это всем, кто спрашивал. Даже Велойчу.

Карстен Лорман всерьез рассчитывал на суррогатное материнство; хотел двойняшек – две яйцеклетки одной матери, сперма их обоих, но был не против усыновления. Сама мысль о котором вызывала у Аластера яростный протест, а ведь он мог быть покладистым – он был покладистым большую часть времени, с Карстеном – с тем вообще был невероятно, неописуемо послушен, вился вокруг него вьюном, только что в рот не заглядывал. И это было удивительно видеть в первую очередь Фабиану: Аластер – и не бунтует, не ведет партизанские войны, не настраивает исподтишка всех и вся против противников Карстена? Невероятно. Но факт. Он попытался пару раз предложить Аластеру, возмущавшемуся черствостью, тугодумием, консерватизмом, закостенелостью, неизобретательностью, неповоротливостью, полнейшим отсутствием эмпатии и много чем еще, Карстена расстаться. И, не особо обращавший внимания на животных, он познал на своей шкуре, как шипит дикий камышовый кот, если его разозлить, как он бросается в лицо с единственной мыслью: выцарапать глаза, откусить нос, выдрать язык. Никто, никто в этом мире не смел говорить гадости о Карстене! Кроме Аластера, разумеется. Но приступы праведного гнева проходили, и Аластер усаживался рядом с Фабианом, съеживался и жалобно заглядывал ему в лицо своими виноватыми глазищами. Минута гипноза – и он продолжал жаловаться. И живет-то этот Лорман по режиму, расписанному до минут, и значит-то для него эта клиника куда больше, чем для того же папы Армониа сиськи экстра-люкс его очередной жены, которая еще пару месяцев назад была его медсестрой, и когда Аластер решил пыхнуть сигаретку в лесу за территорией клиники, и это был совершенно невинный ароматизированный табак, то ему пришлось выклянчивать снисхождение у этого чурбана, который просто не понимает, что значит расслабляться; и даже сидра, банального сидра он не допускает в радиусе пятидесяти метров от Аластера. Он жаловался, а Фабиан старался из последних сил, чтобы не захохотать: Аластер мурлыкал как сытый кошак, щурился от удовольствия, только что не потягивался от него. А попробуй-ка сделать что-то недопустимое, попробуй засмейся – сразу же столкнешься лицом к лицу со взбешенным диким выблядком.