Факелы на зиккуратах (СИ)

И Абель рассказывал, объяснял, прогнозировал, злился на себя за свои оплошности, хмурился и снова оживлялся; и Фабиан слушал, задавал вопросы, уточнял, подбадривал и подтрунивал, сидя рядом с ним, почти касаясь его рукой. Он давно научился поддерживать относительно осмысленную беседу, не приходя в сознание; эта – оказывалась невероятно интересной, но Фабиан рассчитывал убедиться в ее плодотворности много позже. А пока он просто сидел рядом с Абелем Аддинком, любовался им и слушал его голос.

========== Часть 33 ==========

Самым сложным в отношениях с Велойчем было умение не отдаляться от него на слишком долгое время. Иногда казалось, что Фабиан не преуспевал в этом умении: вынужденно ли, произвольно, он оказывался слишком далеко от Велойча на слишком длительный срок. Он-то мог быть относительно спокоен: благодаря Михаилу Томазину, который по мельчайшим деталям мог восстановить в подробностях общественную и личную жизнь любого из обитателей Консулата; благодаря Альберту, обладавшему невероятной способностью влезть под кожу любой мелкой сошке, которая знала подчас куда больше о жизни сошки повыше, чем даже та о себе; благодаря другим, самым многочисленным источникам информации, благодаря себе самому наконец он знал, чем занимается, чем жив и чем дышит Эрик Велойч. Но этого было недостаточно. Как бы этот скользкий тип ни уверял Фабиана в своей преданности – никогда открыто, всегда намеками, обстоятельными, недвусмысленными, но намеками, – Фабиан отлично знал: эта преданность не основана ни на чем глубоком, не проросла корнями в самую его душу, а имеет причиной банальную корысть. До тех пор, пока Фабиан успешен, Велойч приятельствовал с ним. Как только под Фабианом зашатается пьедестал, Велойч отпрыгнет в сторону, а затем еще и подтолкнет, чтобы падение оказалось окончательным и неотвратимым. Оно, конечно, сложно придется Велойчу, если он останется без союзника: очередной первый консул, бывший пару лет назад вице при третьем консуле, двадцать месяцев назад оказавшийся четвертым консулом, два месяца назад единогласно избранный первым, решивший отчего-то, что такому успеху причиной исключительно его заслуги, а не прихоть фортуны, едва ли задержится надолго. Он взялся энергично наводить свои порядки в консулате. Фабиан помалкивал. Велойч – тем более. Восторга по отношению к первому консулу ни один из них не испытывал, мешать ему не мешали, помогать не спешили. Фабиан благодушно разводил руками, когда новоиспеченный первый критиковал его. Мол, юн еще в сравнении с вами, господин первый консул, давеча вон тридцать пять стукнуло, куда мне до ваших пятидесяти двух. Велойч не спешил выступать на стороне Фабиана, хотя вроде все знали, что эти двое приятельствуют достаточно давно, и Велойч как правило и не скрывает, что относится к Фабиану чуть лучше, чем ко многим и многим другим. Эта нейтральность Велойча – кажущаяся нейтральность – словно подстегивала первого консула Кристиана Студта на более обстоятельную критику Фабиана. Назойливую, если быть точней. Фабиан все помалкивал, тем более Студт обставлял эту критику ловко, так, чтобы невозможен был прямой ответ. Он то интервью давал, в котором высказывал некоторые сомнения в целесообразности действий, предпринимаем «нашим самым юным коллегой» – как же Фабиан ненавидел это постоянное напоминание; то на заседаниях, на которых председательствовал, выслушивал критиков проектов, за которыми присматривал Фабиан, но ни слова не давал ни ему, ни защитникам проектов; то еще что-то неопределенное, двусмысленное, исключавшее прямой ответ и лишавшее Фабиана возможности защищаться –как будто он собирался. Злиться по этому поводу тоже получалось исключительно наедине с собой: Велойч только позлорадствовал бы, да еще и поделился возмущениями своего «младшего коллеги» с кем-то, кто непременно донесет это до Студта. Вступать в опосредованную полемику на инфоканалах – это было так глупо, что Фабиана передергивало об одной мысли об этом. И тем более сложно было поддерживать приятельство с Велойчем, который, казалось, общался со Студтом с огромным удовольствием.