Факелы на зиккуратах (СИ)

Кабинет не был полностью звуконепроницаемым, на музыку, игравшую в динамиках, накладывались шумы из общего зала. Фабиан вел своего знакомого к дивану и рассказывал, что он хочет, чтобы с ним сделали. И тот делал, глядя на него восхищенными глазами, добавлял к желаниям Фабиана много своих, послушно становился на колени, с упоением делал минет, послушно сгибался и в блаженстве изгибался, содрогался от боли, когда ярость, глухо клокотавшая где-то глубоко в сердце Фабиана, прорывалась к поверхности и ее не удавалось укротить, и послушно же застывал, когда Фабиан резко выкрикивал что-то сквозь зубы. Этот хорек лежал весь мокрый, измочаленный, и следил за тем, как Фабиан вытирал пот и натягивал одежду.

– Приходи еще, – тихо попросил он. Фабиан пожал плечами, поморщился, осмотрев рубашку на груди, неодобрительно покосился в сторону подмышек и вышел.

В субботу в посольстве одного из давних и относительно надежных государств-союзников Республики проходил прием. Дата была полуофициальной: годовщина основания Континентального промышленного союза, одним из учредителей которого оно было наравне с Республикой и несколькими другими. Оно же как раз являлось и председателем этого союза; но годовщина была некруглой, особых торжеств ни союзы промышленников, ни торговые палаты не проводили, и можно было мирно и неторопливо делать политику, время от времени вспоминая экономику. Первый Консул находился с государственным визитом в южном полушарии; Второй Консул – с государственным визитом в западном, еще два – в отпуске, и что в Канцелярии, что в Консулате царило блаженное затишье. Поэтому Государственный Канцлер не сидел с книгой на веранде своего дома, а стоял с бокалом шампанского в зале для приемов посольства в компании старых знакомых. Разговор плавно перетекал от промышленных пошлин к экспорту сырья, а от него к новому налоговому законодательству и к органам, которые за него отвечали. Государственного Канцлера эти темы волновали постольку, поскольку от них зависела устойчивость его положения; он давно не организовывал подковерных баталий, а участие к ним сводил к минимуму. Для их большинства достаточно оказывалось его присутствия, и казалось, что фигура Содегберга – это своего рода талисман, там, где он, там успех. Сам Содегберг к этой своей репутации относился снисходительно, но был достаточно мудр, чтобы не притворяться, что она ему так уж безразлична. И обремененный все тем же бесконечным жизненным опытом, Содегберг никогда не притворялся, что мечтает о заслуженном отпуске. Он знал отлично: любое слово, прозвучавшее в компании, состоящей хотя бы из одного человека, может быть использовано против произнесшего его. Знал и из своего опыта, испытав на своей шкуре, знал, и нанося удар. И поэтому он не позволял себе даже полушепотом мечтать о бесконечных днях, которые могли бы быть посвящены мемуарам, орхидеям и прогулкам по песчаным дорожкам на территории какого-нибудь поселка с грифом безопасности 01, и чтобы никаких крысиных бегов. Что ему придется рано или поздно уйти в отставку, Содегберг знал. Но тешил себя мыслью, что это произойдет, когда он сам решит, и на его условиях. А чтобы этот момент как можно дольше не наступил, следовало предпринимать некоторые действия.

Стефан Армушат пребывал в благодушном настроении; он охотно делился планами на отпуск, рекомендовал один курорт за другим, рассказывал об экскурсиях, которые уже запланировал и только собирался, и казалось, что его не заботит ничего, кроме погоды в аэропорту прибытия. Содегберг соглашался, любопытствовал, задумчиво смотрел то на Армушата, то в бокал, и ждал. Наверное, для начала – когда к ним присоединятся два консула и еще один член магистрата. Затем – когда разговор перейдет к новым государственным программам. Тогда проще как бы мимоходом втянуть в разговор какую-нибудь программу, инициированную лично Первым Консулом, а оттуда рукой подать до куда более личной беседы.

– Кстати, я был удивлен, дражайший Аурелиус, – лукаво прищурившись, произнес Седьмой Консул. – В вашей приемной у невероятного, несгибаемого, отвратительного учтивого, ужасно выдержанного Томазина не тот ли мальчик проходил практику, который сейчас по поручениям Ардентена бегает?

– Вы имели удовольствие видеть его, Гидеон? – заинтересованно спросил Армушат. – Мне кто-то с таким, знаете ли, причмокиванием рассказывал об этом мальчике. Сын того Равенсбурга, чей гарнизон в свое время попытались вырезать?

– М-гм, и который был женат на очень перспективном инженере ИИ. Жаль, жаль, она была так молода, – сочувственно добавил магистр транспортного совета Константин Оппенгейм.

– Вы помните ту историю?

– Я помню, как в Магистрате пытались противостоять решению по присвоению их мальчишке статуса государственного сироты.

– И я никогда не понимал, с чего бы. Семьи что с одной, что с другой стороны достойные. Заслуги родителей никто под сомнение не ставил. Патенты матери в любом случае стали бы государственным достоянием до его совершеннолетия. К чему было это лобби?