Факелы на зиккуратах (СИ)

В который раз Фабиан удивлялся способности Эраста предугадывать появление Первого Консула. Только что он сидел развалясь, лениво изучал какие-то документы – и вдруг как солнечный зайчик пробежал по столу: Эраст сидит выпрямившись, сосредоточенно смотрит на экран и лицо его выражает величайшую озабоченность судьбами мира. Его примеру следовал и Фабиан. Не подводила, надо сказать, такая наблюдательность. Потому что первый врывался в приемную примерно через минуту после маневров Эраста. И каждый раз как будто воздух в огромном помещении внезапно разрежался, или наоборот загустевал до желеподобного состояния, или наоборот – становился упругим и одним ударом вышибал весь воздух из легких. Фабиан упрямо заставлял себя смотреть первому в глаза, отвечать вежливо, но не звонким, восторженным, почти меццо-сопрановым голосом, который внезапно прорезался у Эраста, а так, как говорил бы с Эрдманом на классном часу – ровно, признавая, что тот вроде как рангом повыше, а попутно намекая, что это ненадолго.

Первый играл с ним в свои непонятные игры. Требовал принести кофе, и то находил его отвратительным и высказывал свое недовольство в потоке язвительных, агрессивных, болезненно жаливших фраз, то тот же кофе, приготовленный тем же автоматом из тех же бобов признавал восхитительным и выражал это в бесконечном потоке приторно-сладких, одурманивающих, обезволивающих фраз. Кофе был один и тот же. Настроение у первого – разным. И он с крайней неохотой поступался этим правом – быть непредсказуемым. Эраст относился с удручающим снисхождением к таким пикам настроений первого, и Фабиан хотел бы последовать его примеру, но было в этом человеке что-то, что будоражило, заставляло сердце гулко бухать в груди или замирать, словно над бездной; Фабиан иногда ненавидел его, когда этот самовлюбленный павиан смел говорить о его отце пренебрежительно: мол, самонадеянный Равенсбург, который предпочел умереть героем, а не жить простым офицером, потому что он слишком любил себя и совершенно не любил близких. Или: милый мальчик Фабиан, вы действительно считаете себя достаточно одаренным, чтобы изменить не только весь мир, но и свое ближайшее окружение? Фабиан восхищался им, когда Первый с хищной издевкой демонстрировал всем: он первый. Это проявлялось в мелочах; первый не гнушался подчеркнуть, что есть Консулат, а есть он. Ему не хватало изящества, как у того же Содегберга – о, этот старик был той еще язвой, элегантно разъедающей плоть прямо до костного мозга. Но эффективности у первого было не отнять. Эффектности тоже. Он – Первый Консул – требовал, чтобы его служба была первой, его эскорт был первым, его выступления были… потому что были консулы, и был он. Фабиан делал обзор инфоканалов время от времени, причем ценной в этом занятии была именно его неискушенность, и даже он отмечал: народ знал его – и остальных консулов. Самым сложным было сообщать результаты таких обзоров первому. Того могли заинтересовать машинные алгоритмы анализа лингвоповедения, а могло личное мнение Фабиана. И в любом случае тот не знал, как будет реагировать первый – с одобрением или наоборот. В любом случае, похвала ли, критика – первый бил больно. А Фабиан все не понимал, имеет ли он право сметь, быть дерзким, да пусть даже по-детски огрызаться. Первый едва ли скажет. Эраста спрашивать – сама мысль об этом вызывала у Фабиана тахикардию, и он зло сжимал губы; но даже если бы отношение к нему у Фабиана было иным: тот просто не знал.

Впрочем, Фабиану оставалась одна неделя до конца практики. Затем полторы недели, на которые у него пока еще не было планов. И учеба. Само это слово звучало странно. Очень странно: учеба. Его снова будут чему-то учить. Он снова будет чему-то учиться. Какие-то жалкие два месяца назад он предвкушал учебу в Академии, но она была чем-то эфемерным, недостижимым; за полторы недели до начала учебы она казалась миражом, и при этом – ну Академия, ну дверь во взрослую жизнь. После Госканцелярии, Консулата и особенно после личного контакта с Первым Консулом на Фабиана было очень трудно произвести впечатление. Ровесники казались ему чуть ли не простейшими существами. Народ повзрослее – самовлюбленными инфантилитами, цивильные увлечения – смешными до глупости, сам он три месяца назад – идиотом. В восемнадцать лет очень легко прожить за полгода не одну чужую жизнь; куда сложнее начать жить свою.

Первый вошел в приемную секунд через двадцать после того, как Эраст, а за ним и Фабиан принял деловой вид. Он замер на пороге и сухо сказал:

– Эраст, кофе. И оба ко мне.

Он стоял у окна и смотрел на небо. Наверное, люди слишком утомили его, чтобы по доброй воле удостаивать их лишнего взгляда, пусть и из окна.

Эраст поставил поднос с кофе на стол и замер.

– Садитесь, – бросил первый, не поворачиваясь. Эраст подчинился. Фабиан недоуменно смотрел на него. – Садитесь, черт побери! – рявкнул первый. Фабиан подчинился. После бесконечной паузы первый развернулся и пошел к столу. – Что в 47 округе творится, знаете?